Дети Гамельна. Зимний виноградник - [4]

— Истинно, ад полнится добрыми намерениями и желаниями, — в третий раз перекрестился монах. — Не понимаю я такого…

— Это схоластика, ей можно заниматься бесконечно, — Крысолов распустил ремешки на потрепанном, как и все его снаряжение, мешке и задумчиво начал в нем что-то искать. — Генеральный Магистр, в отличие от тебя, понял. И всецело одобрил. Слуги Иисуса слишком часто не могут сделать то, что намерен сделать я.

Рука в рваном рукаве извлекла наружу глиняный кувшин с нетронутой восковой печатью. Вслед за ним последовал оловянный кубок. Крысолов шевельнул бровью, изображая приглашение.

— На то он и Генеральный Магистр… — скрепя сердце отозвался монах Альберт и достал изрядно помятую медную кружку. Винная струя наполнила сосуд до краев.

— За победу? — спросил Крысолов, наливая вина в собственный кубок.

Доминиканец помолчал в глубоком и явно не радужном раздумье.

— Не стану желать тебе удачи, и не буду радоваться поражению, — сказал он, наконец, твердо и решительно. — Пусть Господь решит, угодна ли ему твоя задумка…

Крысолов поразмыслил над услышанным, оценивая своеобразное пожелание.

— Сойдет, — решил он и сделал широкий глоток.

* * *

— Какое сегодня число? — поинтересовался барон фон Шпильберг у бургомистра.

— Если Дьявол ночью не поменял даты, то 20 июня, — хмуро буркнул фон Шванден. Не нравилось ему все происходящее, очень не нравилось.

Отцы города заблаговременно поднялись на башню ратуши, к небольшой площадке. С высоты в сорок с чем-то локтей открывался весьма живописный обзор почти всего города. Чтобы долгое ожидание не казалось тягостным, его скрашивали вином и закусками. Несколько взмыленных слуг затащили на площадку фон Шпильберга вместе с коляской, дабы барон мог самолично понаблюдать за происходящим.

Ровно в полдень Крысолов вошел в город. И хоть одет был по-прежнему в лохмотья, но криво сшитые лоскутья словно стали ярче, да и сам бродяга как-то вырос, в плечах раздался. В руках он держал дудочку, на таком расстоянии почти не видную. Крысолов встал точно в середине главной городской площади и поднес маленький инструмент к губам. Колокола отзвонили полдень, и с последним ударом человек в ярких лохмотьях подул в дудку. Тихо-тихо.

Поначалу ничего не случилось, дудочка шипела и слабенько гудела. А затем в чистом, умытом вчерашней грозой воздухе родился звук. Тонкая высокая нота, рождаемая неказистым и стареньким инструментом, задрожала, заплакала человеческим голосом. Звук разносился по площади, рассеивался по улочкам города, проникал в каждый дом, в самые дальние и глухие уголки. Словно труба Иерихона, только не разрушающая, а зовущая. В напеве дудочки слышался приказ, непреклонная жесткая воля, требующая подчинения.

Фон Шванден испуганно оглянулся. Все присутствующие словно превратились в статуи. Двигались только глаза, прикованные к музыканту, как галерные рабы к скамьям. Крысолов медленно шел по городу, выдувая нехитрую мелодию. И, несмотря на расстояние, бургомистр поклялся бы на Библии, именем Божьим, что глаза музыканта закрыты.

Напев дудочки действовал даже на людей, а уж крыс разом превращал в безвольных марионеток. Жители Гамельна предполагали, что крыс в городе великое множество, но никто и представить не мог, что их так много. Из каждого подвала, из каждой подворотни медленно, ступая, словно диковинные механические игрушки, выходили черные звери… Десятки, сотни, тысячи. Одиночки сбивались в группы, те — в стаи, а многочисленные крысиные стаи вливались в единый поток, живые волны черного цвета, следующие за Крысоловом. А крысы не кончались, они все шли и шли на зов старой потрескавшейся дудочки, вторя ей писком множества маленьких глоток.

— Бог мой… — прошептал кто-то из отцов города. — Боже мой, сколько же их…

Фон Швандену показалось, что в крысином писке слышится некая радость. Как у пьяницы, который замерзает в холодной подворотне, но не замечает этого, радуясь хмелю. И бургомистру снова стало жутко. Да так, что все прежние страхи оказались невзрачным пустячком.

— Что он делает? — сумел стряхнуть наваждение кто-то из городских глав. — Он же не гонит крыс, а приманивает!

— Диавольские козни! — только и сумел сказать фон Шпильберг. — Ибо только истинное порождение Сатаны способно на такое! Гляньте туда! На зов этого еретика даже «крысиные короли» вышли из тайных дворцов! Принюхайтесь, смердит серой!

Все начали дружно втягивать воздух, в попытках учуять мерзостное зловоние.

— Зря мы все это затеяли… — проговорил барон, словно и не он сказал давеча последнее слово, дозволяя Крысолову испробовать свои таланты. — И будет нам кара небесная.

— Зато не будет крыс! И некому будет опустошать ваши амбары, барон! — радостно завопил Мундель, указывая пухлой рукой в сторону реки. — Посмотрите, он действительно приманивает крыс, но уводит их из города!

Пока «отцы города» переглядывались и приходили в себя, странная процессия вышла из черты города, оказавшись у Везера. Крысолов, не прекращая играть, запрыгнул в лодочку, до того спрятанную в прибрежных кустах. На носу плавучей посудины сидел кто-то, одетый в потрепанный плащ с капюшоном, отлично скрывающий не только лицо, но и очертания фигуры. Неизвестный сноровисто налег на весла, и легкая лодка скользнула к середине реки, словно жук-водомерка.