Дети Гамельна. Зимний виноградник - [39]

— Видите ли, мой верный шевалье. На пути у него — наш музыкант и балерун, которому слепое Провидение подарило корону благословенной Франции, — граф нервно плеснул вина в бокал. Разговор определенно давался ему нелегко, несмотря на выдержку и привычку вести дела тайные да темные. Впрочем, пить не стал, со стуком поставив бокал на стол так, что вино плеснуло через край и расплылось на скатерти как пятно крови.

— Граф… — Бобриньяк решил слегка подтолкнуть собеседника.

— Вот именно, всего лишь «граф», — похоже, тот истолковал замечание по-своему. — Ваш сеньор устал быть владельцем бумажного графства, а герцог обещает вернуть Арманьяк из владений короны. А вы, мой доблестный … друг, любите деньги. Не так ли?

Бобриньяк сидел молча, сохраняя на лице безразлично-постное выражение. Он отметил едва заметную заминку графа перед словом «друг». Видать, сильно прижало благородного, если к звону монет приходится добавлять вымученное «дружбовство».

— Думаю, вам понятна суть моего предложения, — внешне безразлично закончил д’Арманьяк. — Безусловно, вы вправе отказаться. Я даже не сочту это обидой, ведь в случае неудачи нас ждет Гревская площадь, откуда отправляются в лучший мир неудачливые преступники.

— А удачливые? — лаконично спросил шевалье.

— А удачливые преступники таковыми не являются, — улыбнулся тонкими бледными губами граф. — Они становятся достойными и зажиточными членами общества, а в конце долгой жизни умирают в своих постелях, окруженные любящими и почтительными домочадцами.

— Почему я? — прямо спросил шевалье.

— Обычные методы плохо годятся, — столь же прямо ответил граф. — Яд, кинжал — все это привычно и может быть расследовано. Здесь нужно, чтобы следы обрывались, вели в никуда, в бездну, куда не решится заглянуть самый дотошный следователь.

Бобриньяк задумался. Главное было сказано, теперь предстояло выбирать. Причем каждый из выбранных путей мог привести к печальному концу. Согласие вовлекало в темную интригу с государственной изменой высшей пробы, за которою можно расплатиться на колесе палача при неудаче… Или кинжалом в бок при удаче — сильные мира сего не любят лишних свидетелей их тайных дел. Несогласие — в общем, то же самое, поскольку даже если предприятие увенчается успехом, графу не нужен язык, способный где-нибудь повторить тайные и преступные слова.

Что же выбрать…

Всадник размеренно качался в седле, в такт немудреному ритму конского шага. До Парижа полторы сотни лиг. Путь неблизкий и опасный. Хотя шевалье официальных властей не боялся, все-таки подорожная, выписанная самим принцем, многое решала. Конде пытался отказать в помощи из-за вполне понятной боязни. Но куда уж голой пяткой да супротив карабели казачьей, в бою снятой со знатного магната, который чуть ли не Яреме Вишневецкому родич? Впрочем, это красное словцо, никто, конечно же, саблей не махал. Но до сведения принца ненавязчиво и однозначно донесли, что идущий на огромный риск исполнитель должен получить надлежащую поддержку, без которой дело не выгорит. Энгиенский злился, но все же выписал со всем прилежанием.

Конь бодро трусил по дороге, Бобриньяк предавался мрачным думам.

Жаль, отвертеться не свезло. Не та планида. Ведь если что человек накрепко в голову вбил да заради этого готов по душам невинным идти, от того и семь характерников не отведут. Проще сразу засапожник под ребро да в ерик свалить, землицею присыпав. И поставленный меж двух ножей «шевалье» выбрал тот, за которым хотя бы стояло обещание золота.

А принц на вид даже парень решительный. Вот кого в гетманы бы…. Тот бы за реестр с пшеками не бился бы, силы казачьи за понюх табаку растрачивая. До Варшавы бы дошли. А то и дальше… Шевалье мечтательно зажмурился, вспоминая варшавские шинки, где довелось попировать не единожды. Здесь не то. Долгая война выела землю, что немаков, что жабоедов, то бишь немцев и французов…

— Стойяяять! — рявкнули вдруг над самым ухом, и на узкую дорогу с двух сторон упало два деревца, перегораживая путь. Преграда-то плевая. Для казака тем более, но вот за ней встали молодцы все как на подбор. Грязные, морды заросшие, глаза голодные. И фитили на трех ружьях тлеют.

Накаркал, бисова дытына. Вот с чего шлях до города Парижа опасным посчитал. В нынешние годы дороги кишат разбойничьим людом — беглые солдаты, наемный сброд, разоренные крестьяне и кого там еще только нет. Сейчас грабить будут. Точнее, попытаются.

Что ж, удачи им. Целую телегу, а то и две. Пня нет, но и конская шея подойдет. Главное-то слова знать, а не что да как. Фесько, старые люди говаривали, вообще с места перекидываться мог. Да не в серого зверя, а в лютого. Но он-то, Бобриньяк, Феську не ровня, дай, Боже, чтобы получилось…

— Слышь, благородная морда! — заорал кто-то из «молодцев», но шевалье уже не слушал, сосредоточившись, сжавшись в седле, как кот перед броском.

— На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне… — быстро-быстро зашептал он заветные слова заговора, что годков в одиннадцать испробовал первый раз. — Светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый…