Дети Гамельна. Зимний виноградник - [19]

— Нужно было, — отозвался Йожин.

На этот раз монах и ландскнехт сидели у колодца, на скамье из двух столбиков и прибитой к ним доски. Позади изредка ржала лошадь, слышался говор и звон металла. Сопровождение постепенно собиралось в дорогу. Хотя опасность миновала, никто не хотел ночевать в деревне еще раз, все предпочитали оказаться как можно дальше и как можно быстрее. Разумное желание, особенно после созерцания убитого нахцерера. Даже обезглавленный доброй свинцовой пулей и при солнечном свете кровосос выглядел ужасающе. Когда падаль сожгли на огромном костре, всем полегчало.

Но задерживаться в Челяковицах все равно никто и не собирался.

— А как же мир и благоденствие для всех людей, — подколол Швальбе Йожина. — Нехорошо, дескать, обижать малых мира сего… А сам медок только так пособирал.

— Да и хрен с ним, с благоденствием, — сумрачно ответил монах. — Мастера Гарольда надо похоронить, как положено. И где положено. А дни нынче жаркие, тело только в меду довезем.

— Вот, слышу глас рассудка, — сказал Швальбе. Впрочем, в словах его не было обычной насмешки и глумления. Так, скорее дань привычке.

— Он что-нибудь сказал? Перед… смертью?

— Нет. Только улыбнулся. Ну, может от боли скривился… но мне показалось, что улыбнулся. И отошел.

— Мастер Гарольд… — тихо и печально сказал Йожин. — Старейший и лучший… Учитель из него оказался так себе, но как боец и знаток он равных себе не знал. И теперь еще одного девенатора не стало. Люди множатся, а Божьих Охотников все меньше. И заменить их некем.

Оба помолчали.

— Жалование в двадцать гульденов, — сказал Швальбе. — И премиальные. И я набираю в команду, кого сочту нужным. Еще доступ к архивам, арсеналу. И по мелочи разного, отпущение грехов там и прочее.

— Двадцать гульденов? Морда треснет, — немедленно отозвался монах. — А то я не знаю, сколько ваш брат стоит.

— Ну так и драться будем не с абы кем. Не жадничай.

— Вот послал мне Господь испытание или черт напасть, — в сердцах стукнул кулаком о скамью Йожин. — У всех дети, как дети, а мой сын — распутник, гуляка и наемный солдат. И никакого почтения к старшинству.

— Не извольте сомневаться, папенька, — медоточивым голосом вымолвил Гунтер. — Со всем нашим почтением к вашим сединам. И к двадцати гульденам. С премиальными.

— Много, — отрезал Йожин.

— Отец, — очень серьезно ответил Швальбе. — Давай начистоту. Ты ведь меня не просто так позвал, для сопровождения. А показать, что и как. Я посмотрел. И говорю — эта работа нам по силам. Мне и тем, кого я наберу. Наши услуги стоят дорого, но для вас все равно на круг дешевле выйдет. Твои девенаторы и мы, это как жандармы [7] и рейтары. Отряд рейтар в содержании дороже, но только если высокородного латника укокошат, то другого взять неоткуда. Да и боязно им рисковать — тыща поколений за плечами и сам он какой-нибудь цельный граф. А рейтаров можно хоть всех положить, были бы деньги да немного репутации, завтра новые сбегутся, ни родни за спиной, ни гроша за душой. Так что не жмоться.

Йожин долго смотрел на гроб, в котором покоился мастер Гарольд, старейший из девенаторов.

— Доберемся до замка, подумаем… — сумрачно произнес он наконец. — Только из этих двадцати гульденов ты каждую монетку отработаешь.

— И премиальные, — вставил Швальбе.

Йожин ничего не сказал, а только перекрестился, дабы уберечься и не впасть в грех площадной брани. Ландскнехт встал, потянулся, переступил с ноги на ногу, бренча примкнутыми шпорами.

— В путь пора.

— Иди, — сказал монах. — Я сейчас.

— Закинем гроб на повозку, я распоряжусь, — отрапортовал Гунтер и пошел в сторону.

Йожин не смотрел вслед уходящему сыну, он молча глядел на гроб.

— Такие дела, мастер, — вымолвил монах наконец, будто покойник мог услышать. — Одни времена заканчиваются, другие начинаются… И Deus Venántium тоже пришло время меняться… К худу или добру, посмотрим.

История третья. О Дикой Степи, таинственных умениях и странных союзах

Дело оборачивалось скверно.

— Вот тут-то нам и конец придет, братья… — положил ладонь на рукоять сабли-карабели Старый. — Осоку подпалят, и все, как кабанчики, поджаримся…

Опытный воин отлично понимал, что не дадут его малому отряду вырваться. Не пронестись лавой раскидистой, роняя метелки весенних цветов, что делают степь подобной ковру персидскому. А всему виной невезение, да жадность, да нахальство глупое. В степи нет ничего ценнее коня, это каждый знает. Даже распоследняя шелудивая животина стоит немало монет, потому как пеший посреди Дикого Поля — считай, калека. За доброго коня хорошо взять можно, вот и не переводится молодецкий промысел. Но и опасное это занятие, если за конями теми потом погоня пойдет. Жадные татары. Не убыло бы богатства от одного табуна. И хан у них собака, и вера басурманская.

Вот так, позарились на коняшек да и попали, как кур в ощип. Степь, она только в песнях гладкая да привольная. На деле в ней хватает оврагов, болотец и болотищ, холмов и курганов да рощиц разных вперемешку с кустарником. Если кони устали, а на плечах висит погоня — легко заскочить в такое местечко, откуда потом только ползком и выберешься. Или вынесут.