Дети Филонея - [15]

Афины. 347 год до нашей эры

Великий Платон умирал.

Тускло горели светильники. Над ложем застыл тяжелый запах травяных настоев. Врач только что выпустил больному дурную кровь, и старая рабыня, накинув на голову черный гиматий, понесла миску во двор. Вслед за ней вышел врач.

С умирающим остались двое. Один стоял у самого изголовья — невысокий щуплый мужчина лет сорока с подвижным, язвительным лицом. Второй — молодой красавец — сидел на корточках возле двери.

Губы старика шевельнулись. На всем лице только и жили губы — чувственные и розовые, как у женщины. Словно серая морщинистая кожа, слезящиеся глаза и желтоватая редкая борода были маской, надетой на другое лицо.

— Стагирит, — слабо позвал умирающий.

— Я здесь, учитель, — встрепенулся стоявший у изголовья. Молодой человек у двери тоже вскочил, но подойти не решился.

— Стагирит, мы часто спорили с тобой. Я бранил тебя за самоуверенность…

— Ты костерил меня, учитель, как бестолкового раба, — усмехнулся тот, кого назвали Стагиритом. — Но я признателен тебе. Ты преподнес мне бесценный дар — любовь к истине. Как жаль, что ты так и не решился взглянуть на мир моими глазами…

— Послушай, Аристотель, сын Никомаха, — взволнованно произнес старик. — Сейчас, когда я уже слышу журчание Стикса, мне очень нужны твои глаза. И твой ум, дерзкий, как пирейская девчонка. Только ты сможешь разгадать эту загадку… Кто здесь с тобой?

Платон с трудом повернул голову.

— Филоней, — небрежно бросил Аристотель. — Он тоже твой ученик. Поступил в Академию два года назад. Ты хочешь, чтобы он ушел?

Лицо Платона отразило раздумье. Потом он выговорил:

— Нет. Пусть подойдет.

Молодой человек почти бегом пересек комнату. Упав на колени у ложа, он сбивчиво забормотал слова благодарности. Платон раздраженно шлепнул его по руке.

— Замолчи. У меня мало времени. Боги не станут ждать. Поди лучше достань из сундука папирус. Он там один.

Филоней дрожащими руками поднял тяжелую кованую крышку. Он был взволнован, как мальчик. Его, безвестного сына афинского ткача, допустили к ложу умирающего Платона! И сейчас, вероятно, учитель откроет ему какую-то тайну…

Среди пергаментных свитков Филоней легко нащупал хрустящий папирус. Он торжественно протянул его Платону, но тот махнул рукой.

— Отдай Стагириту. Пусть прочтет.

Аристотель осторожно развернул папирус и пробежал его глазами. Лицо его выразило знакомый Филонею скепсис. Эх, ненадежное вместилище для своей тайны избрал учитель… Аристотель не раз осмеливался открыто возражать Платону. В последнее время, когда учитель стал сдавать, у Аристотеля появилось много приверженцев… Филоней ревниво покосился на собрата по Академии. Нет, не случайно Платон не захотел сейчас остаться наедине со своим любимчиком из города Стагира. И Филоней мысленно призвал Афину в свидетели, что не забудет ни слова из того, что сейчас прозвучит…

— Читай, Стагирит, — велел Платон.

И вот что прочитал Аристотель.

"Миром правит неопределенность.

Тот, кто прожил долго и узнал много, никогда не может быть уверен, что знает все.

Так подумали мы, когда увидели живым старого И-Цзы.

Ибо многих видят мертвыми после того, как видели живыми.

Но никого еще не видели живым после того, как увидели мертвым.

И когда мы собрались, чтобы обсудить это, мудрый Мао-Цзы сказал:

"Я знаю, что тридцать шесть лет моей жизни прожито двумя разными людьми. Я и мой двойник были женаты на разных женщинах. Мы дали нашим детям разные имена. Но то, что было раньше указанного срока, принадлежит только одному Мао".

И сказал, побледнев, Хуань-Гун:

"Наверно, все мы лишились рассудка. Ибо я тоже помню две свои жизни. И в одной я, к стыду своему, был свинопасом, прежде чем встретил тебя, Мао-Цзы".

И всего нас было девять, и каждый сказал: да, я прожил две жизни одновременно.

И сказал тогда мудрый Мао-Цзы:

"Вы заметили, что все это случилось с нами после того, как мы провели ночь в пещере?"

И еще сказал Мао-Цзы:

"Вы заметили, что никто, кроме нас девяти, не знает о случившемся? Даже И-Цзы не ведает, что в другой жизни он уже мертв…"

И спросил У-Бо, а он был самым младшим:

"Почему это так, учитель?"

И ответил Мао-Цзы, вздохнув:

"Есть многое в Поднебесной, что выше понимания человека".

Аристотель поднял глаза от папируса.

— Что это за… поэма?

Похоже, он едва удержался, чтобы не сказать: "Что это за бред?"

— Я рассказывал вам о своей поездке в Египет. Помните? — спросил Платон.

— Да, учитель, — хором выдохнули Аристотель и Филоней.

— Я посетил немало храмов в этой древней стране. Но меня интересовали не сокровищницы и статуи богов, а хранилища мудрости, библиотеки. Однажды жрецы показали мне пергамент из далекой восточной страны. Пергаменту, сказали они, около пятидесяти лет. Его покрывало затейливое письмо, совсем не похожее на египетское. Но один из жрецов вызвался перевести написанное, и тогда я услышал то, что сейчас услышали вы. Что скажешь, Стагирит?

— Я никогда не был на Востоке, — пожал плечами Аристотель. — Может, для тамошних людей эти слова что-то значат. Может, так они заклинают духов дождя или просят плодовитости для скотины. Но мне это ничего не говорит.

Филоней возмущенно поджал губы, а Платон, кажется, совсем не удивился. Он даже нашел в себе силы потрясти головой.