Дети доброй надежды - [38]

— Зови дохтура!

Шуйский заходил по палате, растирая о грудь засвербевшую ладонь.

Боярин вышел и тотчас вернулся. За ним, бережно неся в руках колпак, шел седой, длинноносый, похожий на птицу немец.

— Верно ли, — спросил царь, — што можешь ты извести вора и пойдешь на такое дело?

— Верно, государь.

— А не соврешь?

Немец выпрямился и взмахнул маленькой красной рукой.

— Кашевар простой человек есть. Он государю никакой услуги делать не может. Я знаю хорошо самый лучший яд. Я отравлю Ивана Болотникова… А государь должен давать мне сто рублей и поместье.

— Клятву дашь, — сказал Шуйский. — Велите послать за люторским попом!

Немца увели… Думный дьяк с грамотой вошел в палату:

— Государь! При Борисе робят наших посылали в Любку, и нынче немцы из Любки о тех робятах бьют челом.

— То мне памятно, — проговорил Шуйский. — Еще сказывал я, што побегут робята, не станут они ихнюю грамоту учить.

— Читать ли, государь?

Царь склонил голову набок и приставил ладонь к уху.

«Извещаем ваше царское величество, што мы тех робят учили, поили и кормили и делали им по нашей возможности все добро; а они непослушливы и учения не слушали, и нынче двое робят от нас побежали неведомо за што… Бьем челом, чтоб ваше царское величество написали об остальных трех робятах: еще ли нам их у себя держать или их к себе велите прислать».

— Побежали! — радостно крикнул царь и часто, с кашлем и слезами засмеялся. — Эх, Борис! Не по-твоему вышло!.. А робят тех воротить!

В палате было светло́. Февральская капель стучала под оконцем.

Царь ходил из угла в угол, утирал рукой слезы и покрикивал:

— Побежали! Побежали!..

Боярин Колычев ввел немца и стрелецкого голову Хилкова. За ними медленно шел лютеранский пастор Бэр.

— Ну, — сказал царь, — клянись, дохтур, да поезжай! Погляжу я, кто из вас — ты ли, кашевар ли — проворней будет.

Бояре стояли с хмурыми лицами. Бэр записывал клятву. Немец говорил:

«…Богом клянусь извести ядом недруга царя Василия Ивановича и всей Руси Ивана Болотникова; если же не сделаю того, а обману моего милостивейшего государя Шуйского из-за денег, — то пусть земля поглотит меня живого… все земные растения… послужат мне не пищею, а ядом; пусть я буду принадлежать дьяволу… мучиться и казниться весь век…».

3

Болотников стоял в Калуге, над Березуйским оврагом, в доме, откуда шел подземный ход на Оку.

За рекою был стан Мстиславского. Рыжая муть костров и глухое кипенье табора застилали поле. По утрам в Калугу на стрелах прилетали грамотки. «Царевич ваш — вор, — писали воеводы, — бездельник Михайло Молчанов, сеченный при Борисе кнутом. И вы б за него не стояли».

Болотников обнес город тыном и рвами.

— У нас один глаз в феврале, другой — в марте, — говорили «воры», — поглядим, каково воеводы будут наступать!

На поле под городом бояре сделали мосты на колесах, а за ними поставили туры — деревянные башни для заслону ратников. Сотники и десятники сгоняли с окрестных деревень крестьян, велели им рубить лес и складывать на мостах бревна и хворост. А «воры» днем и ночью копали землю над Березуйским оврагом — ветвили и ширили подземный ход…

На Оке пошел лед. В Калуге было много стругов и лодок с солью. «Воры» попытались уплыть, но воеводы поставили на плотах пушкарей — уйти не дали. А запасов в городе оставалось немного, и посадские люди начали роптать…

Ясным мартовским полднем в город сквозь стан пробрался холоп.

— Воевода где? — блестя черным от пороха и земли лицом, закричал он.

Его отвели к Болотникову. Иван стоял на обрывистом берегу. Вниз по всему полю торопливо, боясь упустить ветер, зажигали хворост.

Холоп подбежал:

— Воевода!.. К тебе из Путивля от Шаховского помочь шла. И догнали нас на Вырке-реке бояре. Мы крепко стояли. День и ночь, воевода!.. До света! И тут мочи нашей не стало. А был с ними комаринский человек, Сенька Пороша, што из-под Севска, из села ушел. И он-то молвит: «Запалим-де порох! Коли от своего огня не погибнем, государевой воды нам не миновать!..»[66] А сам-то — на бочку, да и затропоти́т: «Эх ты, вор, комаринский мужик!..» И тут шибанула меня, землею накрыло, — не чуял боле себя… — Он помолчал и тихо промолвил: — Их, товарищей моих, на куски порвало!..

Крик раздался внизу, у реки. Ратные зажгли хворост и двинули туры — заслон. Но ветер внезапно стих, и огонь загас. В низкую дымовую завесу бойко ударили городские пушки.

Вечером седой длинноносый немец пришел из стана к Серпеечной башне и молча стал у ворот…

Его отвели в Приказную избу к Ивану.

— Здравствуй, Болотников, — радостно сказал немец, будто крылом взмахивая маленькой красной рукой.

Иван смотрел на него, хмуря лоб, не видя лица в избяных потемках.

— Царь Василий посылал кашевара тебя отравлять. Царь Василий и меня посылал с тем же делом. Но Фридрих Фидлер есть честный человек. Он не забыл твоей благородной услуги — как ты ему в Праге спасал жизнь.

— Правду молвит! — закричали «воры». — Сёдни кашевар приходил от воевод.

— Ну-ка, сыщем его, ребята!

— Поглядим на царское зелье!..

И они с бранью и криком выбежали из избы.

— Спасибо тебе, друг! — сказал Иван. — Не думал я тебя тут встретить.

— Я давно уезжал из Праги… В Москве все узнавал про тебя, про твои дела… Ну как, Иван, долго еще будешь воевать с царем Василием?