Дети доброй надежды - [200]

С борта корабля «Вангард» он любезно приветствовал Ушакова:

«...Спешу воспользоваться случаем, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и уверить вас в счастье, какое ощущаю, находясь так близко к вам и трудясь вместе с вами для доброго дела наших государей...»

Но это не мешало ему в то же время писать в Константинополь, британскому послу Смиту, что русским нельзя позволить «занести ногу на Корфу» и что если допустят их утвердиться на Средиземном море, «Порта будет иметь порядочную занозу в боку».

Морского провианта в месяц на одного человека полагалось:

сухарей ржаных 1 пуд 5 фунтов,

масла коровьего 6 фунтов,

мяса соленого говяжьего 14 фунтов,

круп 15 фунтов,

гороху 10 фунтов,

вина горячего 28 чарок.

На эскадре не было ни вина, ни гороху, ни круп, ни мяса, ни масла. Оставался лишь небольшой запас сухарей.

Ушаков в отчаянии писал правителю Мореи — одному из тех, кто обязан был ему помогать:

«...Служители наши все неизбежно должны умереть с голоду; провианту у нас на эскадре нет, здесь достать неможно и надежды не имею получить его скоро. При такой крайности прошу ваше превосходительство: буде нет провианта заготовленного, приказать от всех обывателей в Морее сбирать печеный хлеб, сушить его в сухари и, сколько готово будет, наискорее прислать сюда. Я требую от вашего превосходительства именем Блистательной Порты и его султанского величества, чтобы непременно, во что бы то ни стало, доставили вы к нам нимало не медля сухарей, булгур, фасоль, водку или горячее вино...

По изготовлении сего письма пришло из Патраса одно купеческое судно, нагруженное сухарями, всего до 700 контарей[196], они надлежат к Кадыр-бею, на Турецкую эскадру и, если он уделит нам половину, то на обе эскадры не более станет их, как на три дня...»

В середине декабря морейский пана начал присылать продовольствие — ячменные сухари и бобы, совершенно негодные в пищу. Сухари покрывала плесень, а бобы не разваривались, и получалась из них только черная, противная на вкус вода.

Люди питались сухарными крошками да лишь изредка покупали у жителей мясо. В дождь и слякоть трудились они на батареях, голодные, в не просыхающей ни днем, ни ночью одежде. Число больных увеличивалось с каждым днем.

Ушаков закупил на албанском берегу тысячу войлочных бурок и роздал матросам; бурки защищали от дождя и холода и служили одеялами во время сна. Эта мера спасла многих и облегчила положение десантных отрядов. С еще бо́льшим рвением выполняли теперь моряки приказы своего адмирала, разделявшего с ними общую долю лишений и трудов.

Сам он служил примером, был деятелен и весел, — во всяком случае, старался таким казаться. Среди своих и среди турок, на палубе и в адмиральской каюте его всегда видели одинаковым — бодрым, великодушным и неизменно прямым.

А время было нелегким. Многое лежало на его плечах, доставляя досаду и беспокойство. Из Петербурга ему предписывали способствовать блокаде Мальты, а Нельсон настаивал на его появлении у берегов Египта. «Египет — главное, — писал он, — Корфу — потом».

Но Федор Федорович именно в Корфу видел наиболее важное дело. Он только сожалел, что нет у него войск, осадной артиллерии, мало зарядов и, главное, пуль ружейных. «А что есть ружье, — говорил он, — ежели нет в нем пули? — ничто!»

Турки же и вовсе не хотели идти в незнакомые воды. Правда, Кадыр-бей не посмел бы ослушаться, но Федор Федорович хорошо знал, до чего это ему не по душе. Тихий, несуразно большого роста, этот человек безропотно повиновался Ушакову. Русский адмирал был для него загадкой, и он, встречаясь с ним, испытывал почтение и страх. Федор Федорович не возлагал больших надежд на турок, но он считал их резервом, который, при исполнительности Кадыр-бея, может быть полезен русским.

Однако не все турецкие начальники вели себя безупречно. Ушакову уже докладывали о контр-адмирале Фетих-бее. Это был грузный, ленивый и беспечный турок, никак не желавший понять, что такое приказ.

Он командовал большим быстроходным судном и стоял как раз против «Женерё», державшегося между крепостью и островом Видо. Беззаботность турка тревожила Ушакова, так как французский корабль явно готовился к бегству и затевал перестрелки, особенно по ночам...

Русская эскадра вся собралась. Прибыл оставленный на Санта-Мавре Сенявин; вернулся из египетских вод Сорокин. Пришло подкрепление из Севастополя: Павел Васильевич Пустошкин с двумя новыми кораблями и небольшим отрядом войск.

Осада велась с моря и с суши. Батареи были возведены к югу от крепости — у церкви св. Пантелеймона, и к северу —у деревни Мандукио, на холме Монте-Оливето; здесь — против фортов Сан-Абрамо и Санто-Роко — поставили тринадцать самых больших корабельных пушек, а против укрепления Сан-Сальваторе — семь мортир.

Под проливным дождем, обстреливаемые из всех крепостных орудий, отбивали моряки атаки французов. Крепость, стесненная с двух сторон, наступала: неприятель делал частые вылазки, но успеха не имел.

А голодали по-прежнему. То немногое, что оставалось, было негодным, и матросы выбрасывали гнилой провиант в море. Федор Федорович долго терпел и наконец решился: послал визирю Порты «малое количество сухарей и бобов» — чтобы попробовал сам.