Дети доброй надежды - [188]

— Нет, я догадываюсь...

— Догадаться нетрудно... Я собрал таких гвоздей множество и намеревался послать в Петербург, дабы знали, на чем флот держится и каково меня здесь снабжают... При ремонте судов все гвозди, какие есть, рассыпаются!.. Да теперь уже поздно о сем стараться, и я намерение свое отложил.

— Но мы снимемся в срок?

— Завтра, в час, мною назначенный... Выходим при крайнем недостатке всех припасов!.. А кампания предстоит бесподобная!.. — Лицо Ушакова стало вдруг бодрым, совсем моложавым. — Русский флот в союзе с турецким будет сражаться вдали от своих берегов!

— Я слышал, — сказал Метакса, — будто и войска наши идут за границу. Вступает снова в войну Австрия, и ей в помощь посылается русский корпус.

— Да, — подтвердил Федор Федорович, — воевать будем за рубежами. И я рад, что отдохну наконец от здешних утомительных обстоятельств, бесполезной траты бумаги и душевных сил... Вы, Егор Павлович, — продолжал он с горечью, — всего ведь не знаете. Неизвестно вам, что я вынес, прежде чем стал начальствовать флотом, и какие сейчас претерпеваю обиды... А жаловаться некому!.. Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Кушелев — человек пустошной. Он сюда, изволите видеть, наказ прислал, наставление, как мне действовать против французского флота: буде войдет в Черное море — выждать, пока рассеется бурею, а затем разбить по частям...

— А ежели бури не будет? — лукаво спросил Метакса. — Тогда как же?

— Тогда не препятствовать неприятелю и допустить его к берегам нашим. Так надо понимать!

И Федор Федорович умолк, сдвинув брови и выпятив подбородок.

Метакса быстро сказал:

— Но французский флот не появится в наших водах.

— Судя по нынешнему поведению турок — вряд ли.

— Скорее, придется идти в Средиземное море и, пожалуй, — к Мальте.

— Сражаться за Мальтийский орден? Вы полагаете — так?!

— Почти уверен... Мальта захвачена Бонапартом, а его величество Павел Петрович объявил себя покровителем ордена и дал торжественное обещание восстановить его.

Федор Федорович с недоумением посмотрел на лейтенанта.

— Но ведь орден сей — католический. Как же может покровительствовать ему русский царь?

— Тут причиной — политика... Из экстракта, составленного мною по иностранным газетам, ваше превосходительство, легко сможете себе все уяснить... Орден мальтийских рыцарей состоит из древнейших дворянских родов почти всей Европы и как бы представляет их старинные права. Имения ордена во Франции конфискованы. Множество французских эмигрантов бежало на Мальту, и всем им был оказан радушный прием. Ныне твердыня их взята французами, и русский император решил прийти ей на помощь. Принимая в свою опеку сей важнейший остров Средиземного моря, он становится защитником европейского дворянства, его верховным главой.

— Вот оно что!.. — как бы думая о другом, произнес Федор Федорович. — А все же Ионические острова меня более привлекают. Там единоверное нам население — греки, униженные, порабощенные. А Мальта — ее как в тумане вижу... Впрочем, пойду и туда, ежели будет указ...

Он сложил карту архипелагского атласа и уставился на Метаксу испытующим взглядом.

— Егор Павлович, скажите мне правду: не сомневаются в кампании командиры?

— Нет, такого не примечал.

— Я потому вас спросил, что корабли худые и во всем недостаток, а главное — людей у нас для высадок мало... Но я писал, добивался!.. И мне прислали солдат морских, да не много — всего тысячу семьсот человек.

— Об этом толкуют...

— Вот видите! — с грустью сказал Федор Федорович. — Что ж... Лучше мне знать истину...

— Не далее как сегодня... — медленно произнес Метакса.

Ушаков слушал его с тревогой.

— ...говорили при мне... — и лейтенант вдруг улыбнулся, — что людей мало, меньше, чем следует, но увидят, каковы русские и в малом числе...

2

Павел I на другой же день по своем воцарении освободил из тюрьмы Новико́ва, а вскоре «милости» императора удостоился и сосланный в Сибирь Радищев: было повелено вернуть его из ссылки, с тем чтобы он поселился в селе своем Немцове — под Малоярославцем, на большой Калужской дороге, в ста шестнадцати верстах от Москвы.

Из Немцова Радищев написал в Псков — сводному брату своей второй, умершей в Сибири жены — Александру Андреевичу Ушакову:

«Любезный мой друг и брат Александр Андреевич!..

...Спутница верная моего бедствия, друг мой Елизавета Васильевна, сестра твоя, скончалась в Тобольске. Я истинно могу сказать про себя, что я осиротел. Ах, любезный мой, если можешь верить моему слову, то верь, что я несчастливее себя теперь чувствую, нежели как то я был в Илимске. Давно принимался я за перо, чтоб известить вас о сем несчастном для меня приключении, но сил на то недоставало, и если бы случилось тебе увидеть меня в постороннем месте, то бы ты меня не узнал.

Я виноват перед тобою, охотно в том признаюсь. Я тебе должен, но что прискорбнее, что и по возвращении не могу удовлетворить тебя. Дела мои нахожу в величайшей расстройке, и долгу не уплачено почти ничего...»

Александр Ушаков отвечал Радищеву:

«Любезный друг и брат Александр Николаевич.

Письмо твое из Немцова, от 25 протекшего июля писанное, получил я 27 августа. Не знаю, где бы оно могло задлиться. Содержание оного первоначально порадовало, а в продолжении поразило до бесконечности душу мою. Не так смерть милой моей сестры мне была бы прискорбна, если б она не сопряжена была уже со днями свободы твоей и приближения жизнию с нами... Верно, мой милый друг, что твое состояние настоящего времени паче тягостно со всех сторон. Но подкрепи измученное человечество