Дети доброй надежды - [181]

Британский флот состоял из 88 кораблей, и на нем служило больше ста тысяч матросов. Но осторожные инструкции Адмиралтейства сковывали намертво эту боевую мощь.

Четырнадцатого февраля 1797 года адмирал Джервис встретил у мыса Сан-Висенте испанский флот. Англичане прорезали неприятельский строй и отсекли от него отряд судов противника. Действуя против принятых правил, Джервис разгромил испанский арьергард, поставив его между двух огней. Но до того закостенела незыблемость правил, что победителю пришлось представлять оправдания. «Считая, что слава его величества и обстановка, — писал Джервис в донесении Адмиралтейству, — оправдывают меня в отступлении от регулярной системы, я прорезал флот, бывший в линии, выстроенной с крайней поспешностью».

В Англии были склонны считать, что этот адмирал открыл новую эру, хотя открыта она была Ушаковым, за девять лет до Джервиса отступившим «от регулярной системы» и разбившим турок в четырех морских боях.

2

С воцарением Павла ничего не изменилось во флоте; лишь офицеры сменили белые мундиры на зеленые и украсили шпаги серебряными темляками да Севастополь приказано было именовать по-прежнему: Ахтиар.

«Благополучный Севастополь» не остался в стороне от событий. Командиры судов живо обсуждали новости, а Федор Федорович, получив из Петербурга описание боя у Сан-Висенте, в течение нескольких дней разбирал его в офицерском кругу...

В самом конце осени давнишний друг напомнил о себе Ушакову.

— Семен Афанасьевич прибыли! — доложил Федор, против обыкновения своего улыбаясь.

— Кто?! — переспросил Федор Федорович.

— Семен Афанасьевич... капитан Пустошкин... — И Федор широко распахнул дверь в кабинет.

Федор Федорович поднялся навстречу гостю. Они расцеловались.

Пустошкин, слегка пополневший, но все такой же подтянутый и румяный, стоял, опираясь на камышовую трость.

Он с минуту молчал, вглядываясь в лицо Ушакова, затем медленно опустился в кресло и положил трость на стол.

— Назначен капитаном над Севастопольским портом, — сказал он. — Благоволите принять под свое начальство.

— Бесподобно! — воскликнул Федор Федорович. — Поздравляю и весьма рад!.. Давно не видались... — произнес он, смотря на гостя задумчивым взглядом. А кажется — вчера это было: Днепр... Войнович... чума в Херсоне... постройка первых судов...

— Десять лет! — отозвался Пустошкин. — Срок немалый! Да ничего из меня толком не вышло... А вот вы — герой.

— Ну, какой я герой? И для чего вы так о себе говорите?

— Да судите сами!.. Помните беседы наши?.. Вы тогда о новой тактике рассуждали, а я, слушая вас, тоже ведь подвиг совершить мечтал... Ну, а жизнь в другую сторону повернула. В боевых кампаниях почти не участвовал. Пришлось в Херсоне канатную фабрику ставить да на камских заводах делать для флота железные части и якоря.

— Сожалеть вам о том не следует. Якоря и канаты благодаря вам отменно хороши стали. И за границею покупать не надо.

— Так, разумеется, Федор Федорович. Да не того я хотел...

— И все же скажу вам, Семен Афанасьевич, сами видите, сколь полезны ваши труды.

Но Пустошкин молчал, и Федор Федорович добавил:

— А что касается подвига, то, право, еще ничего не известно. Может, и доведется вам совершить его. Время у вас впереди... Кампания того и гляди откроется: французы турок к сему так и толкают. А их генерал Бонапарт, слыхали, что делает? Италию занял, австрийцев разбил бесподобно!..

— Я знавал его еще офицером, — заметил Пустошкин. —В Тулоне встречались... Он мне на память вот эту трость подарил...

Федор Федорович взял лежавшую перед ним трость, рассеянно оглядел ее и отложил, как вещь, не сто́ящую внимания.

— Суворов, — сказал он, — еще четыре года назад говорил мне, что де́ла с французом будет много; может, дойдет и до нас... Так-то, Семен Афанасьевич! — проговорил он с улыбкой. — Стало быть, опять вместе служим?.. Вы сейчас из Николаева?

— Оттуда... Вам от Мордвинова письмо привез.

И Пустошкин протянул Ушакову конверт с большой синей печатью Адмиралтейского правления. Не Федор Федорович не торопился; он поставил конверт перед собой, прислонив его к чернильнице, и сказал, нахмурясь:

— Читать не хочется... Не жду добра...

— Не ладите с ним по-прежнему?

— Хуже прежнего...

— Толков об этом в Николаеве много, — сказал Пустошкин.

— Да, полагаю, немало... Мордвинов меня вообще ни в грош не ставит, искусству моему не верит! Для чего же я должен верить ему?!

Он машинально потянулся к конверту и стал надрывать его.

Пустошкин сказал:

— Что вам, Федор Федорович, до Мордвинова?.. Свобода морская водворена, флот наш и купеческие суда ходят по морям свободно. Вами это достигнуто, искусством вашим. Чего вам еще?

Ушаков покачал головой.

— Заслуга нашего флота — новый образ его действий — скрывается от всего света! Вот что обидно!.. Мордвинов — главный начальник, ему надлежит блюсти нашу славу, а он замалчивает, поступая как турки, коих я четырежды разбил!..

Федор Федорович надорвал конверт. К письму был приложен план какого-то морского сражения с нарисованными на нем черными и белыми ядрышками, изображающими расположение кораблей.