Дети дельфинов - [8]

Роська сидела на полу, стопки конвертов рядом с ней были похожи на Китайскую стену.

— Читать чужие письма — подло, — сказал Максим.

Роська тут же покраснела.

— Тетя Марина сказала, что если… если человек умер, то можно.

— Нельзя.

Роська вскинула жалобные глаза. Максим вдруг увидел, какая она еще маленькая.

— Я знаю. Но надо найти каких-то родственников. Хоть каких-то! Я не хочу в детдом.

Максим сел рядом. Он тоже не хотел. Но и письма читать не мог. Открыл один конверт, достал письмо. Письмо было от тети Лены, маминой однокурсницы, она называла маму «милый Жан-Жак» и «дружочек». Максиму показалось, что он подглядывает в замочную скважину. С первых же строк тетя Лена жаловалась на тяжелую жизнь и троих сыновей. Они никого не смогут найти. Он не будет читать.

— А я буду, — упрямо сказала Роська. — Хоть что про меня думай! Я все равно найду кого-нибудь! Я знаю, мама не была бы против.

Максиму захотелось ее стукнуть. Но тут на старый конверт закапали частые слезы. И он просто ушел из комнаты.

Роська нашла. Веронику Невозможную.

— Кого?! Ну и фамилия!

— У мамы была такая же, пока она за папу замуж не вышла, — тихо сказала Роська и закусила губу.

Максиму стало стыдно. Он быстро сказал:

— Ну ладно. Поедем, если хочешь.

Адрес Вероники был на открытке с ежиком. Она поздравляла «Жасю» с Новым годом и передавала привет «малышам».

— Кто она нам?

— Она мамина двоюродная племянница. Значит, нам какая-то сестра.

— Седьмая вода на киселе, — проворчал Максим.

Дядя Марк и тетя Марина тоже беспокоились. Они отправили письмо на адрес с открытки, но оказалось, что Вероника там больше не живет. А живет на неведомом Лысом острове.

«Лысый остров» звучало как «у черта на куличках» или «на кудыкиной горе». Тетя Марина, когда это услышала, заплакала и сказала:

— Марик, сделай что-нибудь, ты же волшебник.

Она часто его волшебником называла. И дядя Марк сказал, что подключит «своих людей». Максим не знал, что это значит, и ему было все равно. Если бы он мог выбирать, то остался бы тут, с дядей Марком и тетей Мариной. Они хоть не пилили их и не сильно воспитывали. А что за человек эта мамина племянница, еще неизвестно. Да и зачем они ей?

«Свои люди» нашли Веронику только через месяц. Она стала им звонить, разговаривать то с тетей Мариной, то с дядей Марком, то с Роськой. Максим разговаривать не хотел. Он не знал, о чем говорить. В конце мая тетя Марина повезла их на Лысый остров.

В поезде Максим все думал о портовых мальчишках. О том, что судьба обошлась с ними не менее жестоко, чем с ним. Но у него есть хотя бы тетя Марина, которая везет их сейчас к Веронике. Есть Вероника, которая, несмотря ни на что, все-таки берет их к себе, они будут жить на острове у моря, а не в Порту или детском доме. У него есть Роська. И воспоминания о родителях. Хорошие. Но он не мог удержаться и еще не раз мучил Роську сомнениями:

— А почему она сама за нами не приехала? Если так уж хочет, чтобы мы жили с ней?

— Максим, она не то чтобы «так уж» хочет, но она одна, и мы одни.

— Может, у нее муж и детей целый десяток.

— Ну, может быть, я не знаю. Она согласилась взять над нами опеку. Чего тебе еще?

— Могла бы приехать за нами… Познакомиться.

— Она занятой человек. Какой-то профессор, кажется… — мягко настаивала Роська. — А она и так много времени потратила на оформление опекунства. Зачем ты кочевряжишься? Ведь мы уже в пути.

— Просто я боюсь, как бы не пришлось ехать обратно…

Им не пришлось. И сейчас мы сидели с Роськой на последнем камне Хребта Дракона и перед нами было такое синее море, над нами — безоблачное, тихое небо, а вокруг — яркий радостный день. И все это так отличалось от пережитого Роськой и Максимом! Раздвижка кончилась, я снова был Сережей-Листиком, выросшим на Лысом острове, среди заботливых взрослых и ненастоящих проблем, связанных с наукой.

Но где-то глубоко в сердце, как заноза, застряло у меня видение Максимкиной жизни после взрыва. Я перестал на него злиться и обижаться. Я просто не имел на это права.

— Все, — сказала Роська. — Черешня кончилась. Куда это?

Она протянула мне бумажный кулек. Я смастерил из него самолетик хитрой конструкции (Иван Петушков научил) и запустил над морем. Такой самолетик летит долго, не падает. Мы смотрели вслед удаляющейся белой точке.

— Смотри, Рось, дельфины.

— Где?! — вскочила Роська. — Ой, где? — Листик, покажи где!

Я взял ее голову и повернул в нужную сторону, туда, где замелькали над волнами темные спины. Роська замерла и не дышала. А я дышал, только осторожно. Роськины волосы щекотали мне нос.

Глава II. Максимкино открытие

1

В первые же дни Роська перетащила домой чуть ли не полберега. То и дело она подбирала камешки, ракушки, какие-то веточки, шишки от кипарисов. Когда мы бродили по берегу, она через каждые два шага вскрикивала, поднимала с песка какой-нибудь камень и говорила восторженно:

— Смотри, Листик, какой гладкий! На нем рисовать можно.

— Можно, — соглашался я. — Леша Смелый их разрисовывает. У нас этих камней видимо-невидимо.

— А откуда они берутся? — удивилась Роська. — Мы вчера здесь с тобой ходили, не было столько.

Я пожал плечами. Мераб Романович говорит, что у камней своя жизнь; что они рождаются, взрослеют, размножаются, умирают… Что у них тоже живая цивилизация, нам непонятная. Вообще-то Чолария был геологом раньше. И еще, наверное, поэтом. Поэты тоже все оживляют. Я рассказал это Роське.