Дети Бога - [175]

И вдруг его осанка изменилась. Каким-то образом он стал выше, стройнее, и София Мендес еще раз услышала гнусавый техасский выговор незабвенного Д. У. Ярбро, давно умершего священника, который научил их обоих столь многому.

— Миз Мендес, — растягивая слова, произнес Эмилио, побежденный, но не утративший чувства юмора, — вся эта чертова штуковина измотала меня насмерть.

* * *

Наговорившись, Эмилио сел на землю рядом с Софией, и они вместе смотрели, как ливень превращает этот мир в грязь. Вскоре София поняла, что он уснул, привалившись к опорам ее носилок и уронив искалеченные кисти на колени. Не думая ни о чем, она прислушивалась к его посапыванию и, возможно, сама бы заснула, если бы ее не потревожил огромный и промокший молодой мужчина, сжимавший в руке матерчатую шляпу, — ему пришлось согнуться, чтобы заглянуть под навес.

— Синьора? Теперь все будет хорошо? — озабоченно спросил он.

— А ты кто? — откликнулась София очень тихо, со значением посмотрев на Эмилио.

— Мое имя — Никколо д'Анджели. «Д'Анджели» означает: от ангелов, — прошептал юный гигант. — Я был у них до того, как очутился дома. Меня принесли ангелы.

Она улыбнулась, и Нико решил, что это хороший знак.

— Значит, все будет хорошо? — снова спросил он, вступая в палатку. — Джана-люди смогут жить там, наверху, если никому не станут докучать, верно?

София не ответила, поэтому он сказал:

— По-моему, так будет справедливо… А с доном Эмилио все в порядке? Почему он так сидит?

— Он спит. Должно быть, очень устал.

— Ему снятся кошмары. Он боится спать.

— Ты его друг?

— Я — его телохранитель. По-моему, все его друзья мертвы. — С минуту Нико размышлял над этим с невеселым видом, затем его лицо просветлело.

— Но вы его друг, и вы живы.

— Пока да, — подтвердила София.

Стоя у края палатки, Нико следил за игрой молний.

— Мне нравятся здешние грозы, — произнес он. — Они напоминают последний акт «Риголетто».

«Слабоумный», — подумала София. И поэтому промолчала.

— Мы нашли вашего сына, синьора, — сказал Нико, снова поворачиваясь к ней. — Он хочет, чтоб вы его навестили, но, по-моему, ему сперва нужно одеться… Я сказал что-то не то?

София вытерла свой единственный глаз.

— Нет. — Затем, улыбнувшись, доверительно сообщила: — Исаак никогда не любил одежду.

— Он любит песни, — доложил Нико.

— Да. Да, действительно. Исаак всегда любил музыку. Она села настолько прямо, насколько позволяло скрюченное тело.

— Синьор д'Анджели, мой сын здоров?

— Он тощий, но там, наверху, они все такие, — сказал Нико, оживляясь, — Там была леди, которая умерла при родах перед тем, как мы ушли. Джозеба считает, что она была слишком худой и поэтому умерла — потому что не была достаточно сильной. Мы привезли еду, но многие были так голодны, что их вырвало из-за того, что ели слишком быстро.

Он увидел в лице синьоры страдание, но не знал, как это истолковать. Вращая за ободок шляпу, он сдвинул свой немалый вес с одной ноги на другую и слегка зажмурился.

— Что мы будем делать теперь? — спросил он, помолчав.

София ответила не сразу.

— Я не знаю, — сказала она честно. — Мне нужно время, чтобы подумать.

* * *

Спустя несколько часов, очнувшись в непривычно комфортной постели, Эмилио Сандос было вообразил, что он вновь в Неаполе. «Все в порядке, Эд, — уже хотел сказать Он. — Иди спать». Затем, окончательно проснувшись, увидел, что это не брат Эдвард Бер, а София Мендес, которая провела ночь без сна, наблюдая за ним.

— Я поговорила с твоими коллегами, находящимися в долине Н’Джарр, — бесстрастно сообщила София, — и с женщиной по имени Суукмел.

Она помолчала с безучастным лицом.

— Эмилио, я тут не правлю — что бы ни говорили тебе твои друзья-джанада. Но я пользуюсь некоторым влиянием. И сделаю все от меня зависящее, чтобы обеспечить делегации ван'джарри неприкосновенность и организовать ее переговоры с Парламентом старейшин. Это потребует времени и будет нелегко — даже просто добиться слушания. Старейшины помнят прежние времена. Там есть женщина, которую зовут Джалао ВаКашан, — ее будет трудно убедить. Но я скажу им, что ты и эти священники — хорошие люди с добрыми сердцами. Большего обещать не могу.

Эмилио сел, застонав от боли в суставах, однако сказал:

— Спасибо.

Дождь кончился, и сквозь тент пробивался солнечный свет.

— А ты, София? Что ты будешь делать?

— Делать? — спросила она.

И прежде чем ответить, отвернулась, чтобы подумать об ухоженных городах, об оживленной политике и процветающей торговле; о фестивалях и празднествах; о радостном предвкушении нового и неопробованного. Она думала о расцвете театра и бурном прогрессе технологий, об энергии творчества, прорвавшейся, когда от жизней руна убралась удушающая рука джанады. Она думала о рунских старейшинах, которые жили теперь достаточно долго, чтобы к своему опыту добавить подлинную мудрость, и о детях с врожденными дефектами, которым позволили жить и которые принесли своему народу неожиданные дары.

Конечно, за это приходилось платить. Были те, кто преуспевал в новом мире — освобожденном в полном смысле слова, — и те, кто растерялся, не сумев приспособиться. Болезни, немощь, неудачи, разногласия; бедность, вытеснения с прежних мест, смятение — все это стало теперь частью рунской жизни. Но то, чего они уже достигли, изумляло, и кто знает, на что они способны еще? Это покажет время.