Дети Благой Великой Матери - [7]

— Признаёшь ли ты, нечестивая, что вместе с такими же тварями, как ты сама оскорбляла Благую Великую Матерь?

Глава храма обнаружил, что задумался и пропустил значительную часть обвинительной речи. Сейчас брат-прокурор задал содержательнице борделя вопрос, глупее которого придумать было невозможно. Нелепо предполагать, что эта баба признает вину, ведь у неё и у её девок в мыслях не было оскорблять праматерь. Но и отрицая что-либо, она будет выглядеть нелепо и неубедительно, ведь её обвиняет храм, а величина и авторитет храма перед борделем непререкаемы. Брат-прокурор это прекрасно знает, а потому в любом случае его обвинение равносильно приговору.

— Я… Нет… Я… — пролепетала женщина, чувствуя себя мухой попавшей в паутину. — Я не понимаю!..

— Не понимаешь? — взвился брат-прокурор, превосходно знавший и отлично игравший свою роль. — В законе Благой Великой Матери сказано: «Тело женщины есть воплощение моё и храм мой. Осквернить сей храм, значит оскорбить меня и обидеть!» Тебе и твоим шлюхам выпала великая честь родиться в теле, представляющем храм Благой Великой Матери, и что вы с ним сделали? Вы превратили его в источник стыда и разврата! Нет более худшего преступления, чем это, а потому я требую для этих мерзавок высшего наказания — смерти через сожжение на площади!

Последние слова он произнёс, повернувшись лицом к своему патрону. Главный служитель Благой Великой Матери с отвращением посмотрел на жёлтое постное лицо брата-прокурора, имевшего отвратительную привычку гримасничать. Он понимал, что это результат невоздержанной жизни и скрытых болезней. Ну, ещё дело было в профессиональной манере напускать на себя суровый или гневный вид. Всё так, но смотреть на эту обезьянью рожу не доставляло никакого удовольствия.

Верховный еле сдержался, чтобы не выразить отвращения на своём лице, но сегодня нервы его были взвинчены, а голова болела, и потому, наверное, он не смог «выдержать марку» до конца. Главный «серый казначей» встал с такой поспешностью, что все удивлённо взглянули на него. Целую секунду он стоял в одиночестве, после чего члены трибунала повскакали один за другим, стража подняла на ноги обвиняемых, и в зале воцарилась тишина.

— Властью данной мне я объявляю этих женщин виновными и приговариваю их именем Благой Великой Матери к смерти. Казнь свершится немедленно!

Ропот удивления прошёлся по рядам «серых казначеев» Все ожидали, что главный задаст какие-то вопросы, потребует что-то уточнить, а может быть попросит кого-нибудь из братьев сказать пару слов в защиту обвиняемых. Никто не ждал, что этих девок помилуют! Их участь была решена заранее, в назидание всем остальным, вздумавшим утаивать деньги предназначенные храму. И всё же стоило придать процессу хоть какой-то вид разбирательства, но раз уж приговор произнесён…

— Я отдам всё, что должна! — взвизгнула содержательница борделя, до которой дошло, что штрафом и епитимьей отделаться не выйдет. — Поверьте, я отдам!..

Её грубо схватили и потащили к выходу. Следом повели притихших от страха, но видимо до конца ещё не понимающих, что происходит, девушек.

— Пощадите! — крикнула бившаяся в руках стражи женщина. — Мы делаем это, чтобы не умереть от голода! Они же ещё дети! Я одна во всём виновата!..

Ей зажали рот, и больше она не произнесла ни звука. Верховный владыка повернулся, чтобы уйти, (на казни его присутствие не требовалось), но что-то заставило его взглянуть вслед уходящим преступницам.

Зачем он только это сделал? Последняя из девок оглянулась и встретилась с ним глазами. Сердце старого священнослужителя дрогнуло, как будто его сжали ледяной рукой.

«Матерь, сколько же ей лет? — невольно подумал он, увидев совершенно детские глаза проститутки. — Неужели она действительно одна из них?»

Девочке на вид было лет восемь, в руке она держала тряпочную куклу. Нет, вовсе не обязательно то, что она была путаной. Эта девчонка могла быть младшей сестрой одной из проституток, дочерью или племянницей хозяйки. Но, что, скорее всего, она была воспитанницей и служанкой. Девочкой, которую кормят, учат и заставляют делать несложную посильную работу, но к настоящему «делу» допустят только тогда, когда она войдёт в возраст. Это может случиться лет через пять, может и позже или раньше, как решит мадам, которая хорошо разбирается в своём деле и не допустит, чтобы такой цветок увял зазря. Заодно при этом будет продана её девственность — редкий, а потому ценный товар…

Тьфу ты, гадость какая! Старик отвернулся и быстрыми шагами прошёл в библиотеку. Отсюда не будет слышно криков с площади, здесь можно уединиться и уйти в мир книжной мудрости, забыв на время про мерзость окружающего мира.

Он подошёл к оставленному фолианту и открыл страницу заложенную закладкой. Но чтение не шло. Почему-то перед глазами стояло лицо той девочки.

Верховный служитель Благой Великой Матери никак не мог заподозрить себя в мягкотелости. Это был далеко не первый его трибунал. Даже не десятый и не двадцатый. Он приговаривал к смерти воров и убийц, мошенников и должников, лихоимцев и просто бедолаг покусившихся с голодухи на чужое добро. Смерть хорошая профилактика преступлений. Преступник при этом перестаёт отягощать общество своей персоной, получает по заслугам, а тот, кто видит его участь, несколько раз подумает о том, стоит ли идти по такому скользкому пути. Юный возраст казнимых тоже никогда не смущал чёрствую душу Верховного. Взять хотя бы эту девочку. Она живёт в такой среде, что лучше уже не станет, а в скором времени превратится в такую же шлюху, как и все остальные. Так что же? Годом раньше, годом позже, но её вина будет именно такой, за какую она сейчас восходит на костёр.