Дети Бемби - [9]

Никто не ответил.

— Жалко его, — снова сказала береза, — очень жалко…

Это была ее надгробная речь.

Все молчали.

Стремительно вспыхнуло солнце, яркое и горячее, как живой огонь. Оно пронизало лес, проникло искрами лучей в кроны деревьев, добралось до верхушек зарослей, золотой решеткой упало кое-где на землю. Сразу же возликовала иволга; зяблики, малиновки, чижи оглушительно, восторженно запели. Послышался зов кукушки. Дятел забарабанил свою дробь. Голуби принялись непрерывно повторять нежные любовные призывы, синицы зашушукались. А выше всех в верхушках деревьев, запели черные дрозды.

Гурри несколько раз беззаботно подпрыгнула.

— Стой, куда ты? — вскричала Фалина, страшно испугавшись.

— На луг, — сказала Гурри. — На солнце. Идемте со мной, ты и Гено. На солнце мы быстрее обсохнем.

— Стой на месте! — приказала мать.

Гурри остановилась.

— Но почему на лугу так хорошо! Сейчас лучше, чем когда-либо! И мне здесь холодно!

— Ну и мерзни, — серьезно сказала Фалина, — Как раз сейчас там опаснее всего. Именно сейчас Он сидит в засаде! Этому научил меня твой отец. А твой отец знает намного больше, чем ты.

— Гурри всегда готова сделать какую-нибудь глупость, — сказал Гено. — Она ни о чем не хочет думать.

Два раза пронзительно прокричала сойка. Предостерегающе затараторила сорока. Но уже донесся со стороны луга короткий удар грома.

— Это был Он! — воскликнула Фалина. Она опустила голову. — Там на лугу кто-то из наших лежит теперь в крови. Он свалил его своей огненной рукой.

— Вот видишь, Гурри, — пролепетал Гено, — теперь ты видишь, что могло бы натворить твое легкомыслие!

Гурри не ответила. Она стояла неподвижно, поставив уши торчком, закинув назад красивую юную голову. Она слушала. Птицы, примолкнувшие было в страхе, вновь запели, защебетали, закричали и зашушукались, как будто ничего не произошло.

Вдалеке, уже не так слышно, прогремело второй раз.

— Снова Он! — твердо сказала Фалина.

— Я хочу есть, — сказала Гурри.

Но ей пришлось подождать.

Только тогда, когда совсем стемнело и наступила ночь, Фалина с детьми пошла на луг.

Прошло несколько недель. Светло-серенькие крапинки на шубках Гено и Гурри уже не так бросались в глаза, как в первые дни после их рождения. Шубки приобрели равномерную темно-коричневую окраску.

Однажды ночью, когда Гено стоял на лугу неподалеку от высоких деревьев, — а он часто облюбовывал себе такие места, откуда одним прыжком можно было оказаться в безопасности, в одну из таких ночей над ним неожиданно раздался крик неясыти:

— И-ю!

— Гено испуганно вздрогнул.

Неясыть слетела вниз и уселась на нижней ветке.

— Здравствуйте! Я вас испугала?

Гено разозлился и ничего не ответил.

— Вы испугались? — не отставала неясыть.

— Нисколько! — соврал Гено и грубо добавил:

— Чушь! Почему я должен был испугаться вашего писка?

— Я не пищу, — возмутилась неясыть.

— Мне все равно, что вы делаете, — сказал Гено.

Он радовался, что может ее позлить. Это ему удалось.

— Дерзкий мальчишка! — сказала неясыть звонким голосом, — дерзкий маленький мальчишка!

— А вы-то! — возразил Гено, — Вы еще меньше меня.

— Ваш отец, — продолжала неясыть, распушив от злости перья, — ваш отец был куда как приятнее. Он всегда так славно пугался.

Гено обиженно проворчал:

— Я вам не верю.

— Впрочем, — примирительно сказала неясыть, — наверное, он пугался понарошку, но каждый раз он отвечал так, чтобы мне было приятно, а вы не дали мне пошутить.

— Если у вас нет других шуток, то мне вас жаль, госпожа старуха. Прошу вас со мной больше так не шутить.

Пришла Фалина.

— Что здесь происходит? — спросила она.

— Ах, — неясыть чуть не плакала, — эта молодежь…

— Эта молодежь, — перебил ее Гено, — о которой вы ничего не знаете. Вы для нее слишком стары!

Он убежал.

— Нет! — крикнула ему неясыть вслед. — Эту новую молодежь не только я не понимаю. Эта молодежь сама себя не понимает, мой дорогой!

Она очень обиделась и уткнулась головой в маленькие перышки. Обычно она важничала, а порой, когда лукавила, могла быть любезной, но теперь уныло сидела с оскорбленным видом отвергнутой птицы. Изогнутый клюв, подобно кинжалу, врезался в маленький подбородок, словно она хотела ткнуть им в собственную грудь. Только большие круглые глаза мрачно блестели от разочарования и возмущения.

— Я должна вам сказать, — фыркнула она Фалине, — вы не должны гордиться вашим сыном!

— Я вообще никогда не горжусь, — защищалась Фалина.

— Ах! Ах! — перебила ее сова, — все гордецы утверждают, что они не гордецы! Это мне знакомо!

— Почему вы сердитесь? Мой Гено вас чем-нибудь обидел?

— Сержусь? Я не сержусь, — запротестовала неясыть, — кто он такой, этот мальчик, чтобы я на него сердилась!

Фалина спокойно возразила:

— Все злюки утверждают что они не злюки.

— Мне нет дела до вашего сыночка! — решительно заявила неясыть, — ни малейшего.

Она хлопнула клювом, и этот хлопок прозвучал, как стук двух деревяшек, когда их бьют друг о друга.

— Ваш сыночек! Эка невидаль! Для меня он только образец сегодняшней молодежи! Воистину, та еще молодежь! Неуважительная, эгоистичная, с плохими манерами… невежливая… самоуверенная… дерзкая!

У нее перехватило дыхание.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, — терпеливо возразила Фалина, — вы немного не правы. Сегодняшняя молодежь не так уж плоха. Конечно нет. У нас тоже в молодости были свои ошибки и слабости. Сегодня молодежь не хуже и не лучше, чем когда-то были мы. Только она другая; тут я о вами согласна.