Дети Ангелов - [27]

Собственно, занятий никаких и не было. Степан ставил подопечному задачу на ближайшие дни, давал установку на интересующую начальство информацию, чтобы Сергей попытался извлечь ее из эфира, и тот принимался за дело. Иногда получалось, чаще — нет. Неудачи раззадоривали Сергея, и он без отдыха искал ответы на свои проклятые вопросы. Лучше всего ему думалось у моря. Сергей спускался по длинной деревянной лестнице к Нагаевской бухте, уходил подальше и, сидя на берегу, предавался размышлениям. Не замечать приставленную Степаном охрану он уже научился.

Решение задач вовсе не требовало сосредоточенности, он мог в это время блуждать мыслью где угодно, чем и занимался. Например, он слушал раскинувшийся между сопок над морем город. Не назойливые шумы цивилизации, которые не мог заглушить плеск набегающих волн, а Голос города, слышимый сердцем и сопровождающий его духовный образ, видимый с закрытыми глазами.

Аура города способна была ввергнуть в трепет неподготовленного человека, такая свинцовая тьма доминировала в висящей над ним невидимой туче. Это был цвет ненависти, страданий и насилия, которых досыта нахлебалось построенное без Божьего благословения поселение. Где-то темнее, где-то светлее, свинцовые слои разных времен перемешивались, воздействуя друг на друга и на реальную жизнь, делая одних жителей города духовными наследниками палачей, три десятилетия создававших на этой скудной земле рукотворный ад, а в души других вливая трупный яд духа бандитизма, воровства и насилия, потому что большинство погибших на этой земле пострадали именно за эти деяния.

Но была и чистая, светлая полоса того безвинно гонимого духа, который не согнулся от страданий, не сломался и не давал теперь огромной свинцовой массе раздавить город. И ничего мрак не мог сделать с этой полосой — ни смешаться с ней, ни уничтожить.

Создавалась она духом людей, которым от создания мира предназначено было испытывать гонения за убеждения и противодействие злу. Как другим было предназначено во все века вешать, пытать и расстреливать, и при любой власти они прилипали к лагерю сильных, как бы он ни назывался.

Чистая полоса определяла духовную составляющую жизни города, воздействуя на сознание людей, составляющих бесценную прослойку населения. Город, как мало какой другой, был полон талантов — музыкантов, артистов, художников, поэтов. Пусть в жизни они иногда выглядели никчемными неудачниками, часто их одолевала исконная русская болезнь, но это были чистые души, сами того не зная, работавшие на будущее, без всякой надежды на счастливое настоящее. Сергею это было хорошо известно, потому что он несколько лет вращался в этой среде, и только уйдя в бизнес, почти прекратил общение, стыдясь своего нового занятия.

То было хорошее время, о котором Жуковский вспоминал часто и с сожалением. Тогда он, перспективный, как все признавали, инженер, вдруг обнаружил в себе тягу к литературному творчеству и неожиданно для всех ушел работать в недавно созданную газету, думая, что там сможет реализовать себя. Познакомился сначала с поэтом Толей Шмелевым, признанным главой магаданских литераторов, а через него и с другими творческими людьми, общение с которыми доставляло истинное наслаждение. Некоторых уже нет, как, например, Леши Медведева, писавшего пронзительно-светлые повести. Его на взлете вдохновения скосил скоротечный рак. Или Саши Днепрова, оставившего после себя сборник берущих за душу стихов.

Даже среди чиновников попадались интересные люди. Взять заместителя председателя городского Совета (тогда еще не появилось название «дума») Аврамова. Однажды Сергей зашел к нему по редакционным делам, разговорились, и Аврамов показал такое глубокое знание литературы, что ему, считавшему себя неплохим знатоком, стало стыдно за свое невежество. Но потом однажды Сергею случайно пришлось присутствовать при разговоре Аврамова с французской съемочной группой, приехавшей снимать фильм об ужасах лагерной Колымы, и тут он увидел совсем другого человека. Именно от Аврамова почему-то зависела выдача разрешения на посещения французами архива областного УВД, где хранились материалы о лагерях. И перед ними предстал непроходимо тупой и упрямый чинуша, смысл жизни которого заключался в одном нехитром действии — хватать и не пущать. На все доводы французов следовал один ответ — архив находится в аварийном состоянии, его залило водой, в любой момент может произойти обрушение кровли, и он не может взять на себя ответственность за драгоценные жизни иностранных гостей. Разрешения гости, разумеется, так и не дождались.

Потом Сергей узнал от Толи Шмелева, что Аврамов — полковник госбезопасности, командированный в Совет от своей конторы, но оставшийся в штате. Толя тоже, оказывается, был поражен однажды талантами полковника.

— Представляешь, — рассказывал Шмелев, — оказались мы случайно в одной компании. Пили водку, читали стихи. Я всегда считал этих, которые из органов, тупыми, а Аврамов вдруг такое выдал! Десятки стихов наизусть: Гумилев, Северянин, Хлебников! Даже сонеты Шекспира на языке оригинала, а потом в переводе! А когда он стал мои стихи наизусть читать, тут уж я от изумления чуть в обморок не упал…