Дети ада - [24]

— Я, Сережа, похожа на саму себя, — не очень-то умно ответила Лола, но и вопрос был банальный. Она даже не заметила, что он перешел на «ты». На «вы» их в любой компании называли ровно пять минут после знакомства. Впрочем, они с Милой не обижались. Точно так же почти незнакомых мужчин называли на «ты». Когда все с самого начала ясно и на тебя поглядывают как на свою собственность, к чему «вола крутить за хвост», как выражается Мила Бубнова?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В синих, закатанных до колен, спортивных трикотажных штанах с отвисшей мотней, зеленой с продранными локтями шерстяной кофте и несвежем белом платке она стояла на спускающихся к воде кладям и скороговоркой голосила:

— Понаехали тута усякие баре-помещики наше озеро разорять! Усю рыбу повыловили сетями-шпинингами, покос потравили своими машинами, тудыт-твою вас, городских пузырей-шаромыжников!..

— Словечки-то какие выворачивает! — подивился Иван Рогожин, глядя на поплавок, покачивающийся рядом с ярко-зеленой кувшинкой. — Да что же это, Антоша, за тварь такая горластая? Я думал соловьев буду у тебя на закате слушать, а слышу бабьи вопли и дикий мат!

— Она на бабу-то не похожа, — отозвался Антон. Он сидел на носу плоскодонки и курил. В руках бамбуковое удилище, у ног пластмассовое ведро для мелочи. — Как говорится, ни кожи ни рожи. Народ тут в Плещеевке разный, но такой гадины, ей-Богу не встречал! Иногда затишье на месяц-два, а потом из-за какого-нибудь пустяка вой и мат на всю деревню! А мужик у нее рохля. Она и его несет почем зря. Трезвый молчит, а как нажрется, так тоже отбрехивается. Правда, пьяный он не буянит, заберется в баню и дрыхнет весь день. А Зинка, кляня его, и меня никогда не обойдет, считает, что я Васю угощаю. Раньше, может, и выручал соседа с глубокого похмелья — придет такой несчастный и с порога: «Признавайся, Антон Владимирыч, есть сто граммов голову поправить?» Нальешь, бывало, а теперь, когда водка подорожала, не наливаю. У самого в шкафу пусто. У нас ее проклятую продают по талонам, а в страду вообще не завозят. В прошлом году Зинка все-таки допекла своего тихоню Василия: по телефону вызвала из райцентра милицию, мол, неделю пьет, буянит, грозится порешить ее, страдалицу... Милиция приехала, а его и след простыл! Трое суток бедолага как партизан скрывался в лесной землянке, вернулся домой, когда все успокоилось. Простил ей и эту выходку, а уж когда упекла его на пятнадцать суток в тюрягу, вернулся оттуда, взял у соседа пилу «Дружбу», пропилил в бревенчатой стене дверь во вторую комнату и отделился от этой сварливой сволочи. А изнутри дверь в другую комнату гвоздями забил. С полгода жил один, радовался свободе, а потом, как это бывает под одной крышей, снова сошелся с ней, дверь освободил и опять все по-старому. Справедливости ради надо сказать, что Вася ее — редкостный бездельник! Погляди на его дом: дыры, щели, все покосилось, не зашил даже чердак досками, вот-вот баня развалится, а он и в ус не дует. Вот где что своровать на выпивку, тут он как тут. У меня частенько шарит во дворе: то вагонку утащит, то пустую канистру, а раз батарейный фонарик увел и как ни в чем не бывало ходит с ним ко мне осенними темными вечерами.

— И ты смолчал?

— Да это мелочи, — отмахнулся Антон. — Стоит ли из-за пустяков осложнять отношения с соседом? С ним еще можно ладить, а вот с Зинкой... Послушал бы ты, как она его кроет! Много слыхал я нехороших слов, но такого отборного мата, признаюсь, нигде не слышал, даже в казарме.

— ...Строють тута без разрешения всякие загородки, хреновые помещики, небось скоро заставите нас, христьян, оброк вам платить, будь вы усе прокляты, нет на вас напасти...

— Это я огородил жердями лесной участок за моей баней, — прокомментировал Антон. — Понимаешь, они тут совсем обленились и валят сосны-березы прямо за домами, ну я и решил хоть сохранить кусок леса, что напротив моего участка. Там все ольха и сорняк заполонили, летом комарье, гнильем несет. Думаю, расчищу лес, дам свободу соснам и березам, выкорчую сорную поросль, так Зинка налетела на меня как потревоженная оса, мол, какое имеешь право городить тут рядом с нами изгороду? Я тут крапиву свиньям рву, а ты загородил! Ночью все топором сломаю...

— И сломала?

— Две жердины сбила со столбов, но я снова поставил и пригрозил, что в суд подам за мат и оскорбление... Ходит темнее тучи, но больше не трогает. А жерди мне помогал ставить ее муж Вася, пришлось его угостить, а она, видно, догадалась. Ты знаешь, друг, я заметил, что местные очень ревниво и болезненно относятся ко всему, что делают дачники и фермеры. Отученные за годы советской власти хозяйствовать на земле — в колхозах-совхозах они трудятся спустя рукава, лишь бы там числиться и зарплату получать — не могут терпеть, когда кто-то из приезжих проявляет инициативу, что-то строит, расчищает, осваивает. Выглядывают из окон своих покосившихся изб и злобствуют, злословят, ищут повода наброситься скопом на работящего человека аки бешеные псы! И не так мужики, как бабы. Откуда в них столько закоренелой злобы?

— Земли-то кругом пустующей, необработанной полно, чего злиться-то? Всем хватит, — заметил Иван.