Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [59]
Он повернулся и убежал за наборную кассу. С глухим стуком упал на линолеум молоток. Как в романтической пьесе, злодей обессиленно выронил оружие. Не хватало лишь, чтобы он, схватившись за сердце, покачнулся и упал… Не упав, злодей рванул мимо горящей топки линотипа, схватил пиджак и, огибая нашу толпу стороной, трусцой побежал к двери. Между машинами проскочила лишь его по-ефрейторски стриженная под полубокс полукруглая голова. "Бьюмс!" — свистнули пружины двустворчатой двери типографии, мгновенно растянувшись и сжавшись.
— Ай да корректор, ай да молодец! — Порфирий выскочил из задних шеренг и похлопал меня по плечу. — Где же это ты научился так разговаривать? Я думал, ты интеллигент! А ты, получается, бандит!.. Этот психопат не раз уже нарывался на нас, потому Моисей и перевел его в ночную смену.
— Давно надо было его проучить, — угрюмо сказал Вайнштейн.
— Проучить, проучить!.. Что же вы, господин Вайнштейн, вы же его непосредственный начальник, а не можете своего рабочего на место поставить! Стыдно, господин Вайнштейн, хозяину заискивать перед рабочим. Здесь вам не Советский Союз, здесь капиталистическое общество! Вы забыли, что вы его хозяин? — Львовский с удовольствием воспользовался случаем, чтобы лягнуть оппонента.
Разумеется, Порфирий, Львовский и я продолжили празднование дня рождения Вайнштейна, но уже без виновника торжества. И разумеется, как обычно, мы оказались в "Билли'с баре"'. К тому времени коньяк ''Наполеон" уже глубоко всосался в стенки желудка и проник в кровь, так что вторую половину торжества я помню смутно. Чьи-то черные, лоснящиеся, хохочущие физиономии, вытаращенные глаза и фразы, смысл каковых навсегда останется для меня глубокой тайной. По всей вероятности, Порфирий оказался трезвее и отвез меня домой. Проснулся я от мерзкого треска будильника, но сумел перевалиться через спящую Елену и выползти в кухню только полчаса спустя. В газету мне пришлось бежать. Проклиная коньяк "Наполеон" и свою собственную глупость, проклиная Порфирия и "Билли'с бар", я несся по Тридцать четвертой, сбивая сейлсменов (продавцов, англ.) и сейлсуимен (продавщиц, англ.). В метро с двумя пересадками или даже в такси вышло бы медленнее.
Впервые Львовский явился на работу раньше, чем я. С улыбочкой превосходства он уже сидел, откинувшись на спинку корректорского стула, и курил "Мальборо". Смерив меня с головы до ног взглядом из-под затемненных очков, он сообщил:
— Моисей Яковлевич уже спрашивали о вас, господин Лимонов. Просили, чтобы, как явитесь, немедленно зашли к нему в кабинет.
Я взглянул на часы под потолком. Было шесть минут девятого.
— Довольны? — сказал я Львовскому. — Один раз явились раньше меня и довольны.
Положив на стол зонт и перчатки, я пошел к двери Моисея. Постучал.
— Можно, Моисей Яковлевич?
— Входите.
Моисей сидел у окна и держал в руках фотографию жены в металлической рамке. Он расстался со своей Дженни примерно час назад, подумал я, но у старых людей свои причуды.
— На вас поступила жалоба, — сказал Моисей. — От рабочего типографии Кружко. Он утверждает, что вчера вечером вы пытались его убить.
— Я? Убить его? Это он набросился на нас с молотком. Ни с того ни с сего. Если он душевнобольной, то при чем тут я?
Моисей бережно отогнул металлическую ножку, поставил фотографию жены на стол и взял со стола лист бумаги.
— Кружко пишет… — Моисей замолчал, шевеля губами, ища нужные строки. — Вот… "и он посмотрел на меня глазами убийцы"… Я никогда не замечал, Лимонов, что у вас глаза убийцы. У вас правда глаза убийцы? — В голосе Моисея звучала явная насмешка.
— У меня глаза очень близорукого человека, — сказал я. — Вот посмотрите.
И я снял очки.
— М-да, глаза как глаза, — Моисей пожал плечами. — Однако вы вчера там крепко напились, я так понимаю. Вайнштейна до сих пор нет на работе. Придется отныне запретить пьянки в типографии, поскольку явление принимает эпидемические размеры. Кружко утверждает, что вы и Порфирий являетесь организаторами. Сам Кружко не пьет, как вы знаете.
— Моисей Яковлевич, неужели вы готовы предпочесть показания одного психопата свидетельству всего коллектива?
— Он явился работать в ночную смену, а вы ему мешали — распевали песни, кричали, устроили беспорядки…
— Но ведь вы тоже участвовали…
— Э, нет… Как джентльмен, я удалился до начала беспорядков. В любом случае, пожалуйста, больше никаких пьянок в типографии. Пейте на стороне сколько вам угодно. Что касается личных симпатий, то я сам не люблю Кружко. Он тяжелый, психически неуравновешенный человек с неприятным прошлым. Лет пять назад западногерманские власти присылали американским властям запрос по его поводу — пытались привлечь его к ответственности за участие в расстрельной команде… Однако юридически доказать его участие не смогли…
— Зачем же вы держите такого человека у себя, почему не уволите?
— Типографских рабочих среди новых эмигрантов нет. И уж тем более нет линотипистов. Вы все объявляете себя художниками, актерами, писателями и поэтами. Найдите мне квалифицированного русского линотиписта, и я отправлю Кружко на анимплоймент (пособие по безработице,
