Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [42]

— Мы пришли вместе, но он… вышел. У нас произошла… наступило роковое столкновение, — выговорил с огромным трудом Грегори. — Я… позже, то есть завтра, когда смогу… впрочем, это неважно. Что-то случилось? Почему вы звоните?

— Да, случилось. Уильямс скончался. Вы знаете, о ком я говорю?

— Знаю.

— Он пришел в себя перед смертью и хотел дать показания. Я пытался вас разыскать, даже прибег к помощи радио.

— Я… простите, я не знал…

— Не стоит извиняться. Его показания мы записали на пленку. Я хотел бы, чтобы вы ознакомились с ними.

— Сегодня?

— А почему бы нет? Вы ждете Скисса?

— Нет, нет… я как раз собирался уходить.

— Вот и прекрасно. Вы можете прийти ко мне сейчас? Я предпочел бы не откладывать это на завтра.

— Могу прийти сейчас, — произнес Грегори без энтузиазма. Он вспомнил про плащ и поспешно добавил:

— Я должен только заскочить домой. Это займет полчаса.

— Хорошо. Жду!

Шеппард положил трубку. Грегори вернулся в переднюю, поднял плащ, перекинул его через плечо и сбежал по лестнице. Заглянул во двор: серого "крайслера" не было. За углом он поймал такси и поехал в "Савой", там он пересел в "бьюик". Охлажденный двигатель долго не желал заводиться. Вслушиваясь в урчание стартера, Грегори думал только об одном: что он скажет Шеппарду?

У дома супругов Феншоу парковать машины запрещалось, но Грегори не обратил на это внимания; он побежал к подъезду по мокрому асфальту, отражавшему, как зеркало, далекие огни. Довольно долго он тщетно пытался повернуть ключ в замке, пока с удивлением не убедился, что парадная дверь не заперта. Такого еще никогда не бывало. Громадный холл не был погружен в темноту; он был заполнен плавающим полусветом, отблеск которого то угасал, то снова разгорался на сводчатом перекрытии высоко над лестницей. Грегори на цыпочках проследовал до зала с зеркалами и замер на пороге.

Там, где прежде стоял стол, находилось возвышение, покрытое коврами. По обеим сторонам горели свечи, ряды которых отражались в угловых зеркалах. Воздух заполнял запах растаявшего стеарина, желтоватые и голубоватые язычки пламени хаотично подрагивали, одна из свечей шипела. Картина эта была столь неожиданной, что Грегори надолго замер, вглядываясь в пустое пространство между рядами свечей. Он медленно поднял взгляд; казалось, что он считает радужные искры, вспыхивающие и исчезающие в низко висящей хрустальной люстре. Он огляделся, вокруг было пусто.

Ему предстояло пройти через зал, он двинулся вдоль стены на носках, как вор, задел ногой неприметно белевшую тонкую, скрученную, как пружина, деревянную стружку. Только возле открытых дверей он услышал приближающиеся шаги. Он прибавил шагу в надежде, что успеет добраться до своей комнаты, избежав встречи, но тут заметил во мраке перед собой дрожание золотых искр. Из коридора выплыла миссис Феншоу. Она двигалась медленно, на черное платье была наброшена фиолетовая шаль, украшенная золотыми цехинами, которые переливались при каждом движении. Грегори не знал, что делать, хотел обойти ее, но она не уступала ему дороги. Она шла, точно слепая, и он вынужден был податься назад. Он пятился, а она шла навстречу, словно не замечая его. Грегори споткнулся о край ковра и остановился. Они находились уже среди зеркал.

— Моя жизнь! — зарыдала миссис Феншоу. — Жизнь моя! Все! Все! Его увезли! — Она подступила так близко к нему, что он ощутил на лице ее дыхание. — Он знал, что не выдержит этого, знал, знал и еще сегодня говорил мне об этом. А все было как всегда, почему это не могло продолжаться и дальше? Почему?! — повторяла она, опаляя его дыханием, пока наконец эти слова, произносимые с трогательной болью, перестали для него что-либо значить.

— О… не знаю… правда ли… Я страшно сожалею… — беспомощно бормотал Грегори с чувством погружения в какой-то абсурд, в какое-то непостижимое несчастье, в театр невероятных событий и подлинного отчаяния. Из-под шали, в которую куталась миссис Феншоу, высунулась ее темная, скрюченная рука и крепко схватила его за запястье…

— Что случилось? Неужели мистер… мистер… — он не закончил. Она утвердительно закивала, продолжая беззвучно рыдать. — Ох, так внезапно, — промямлил он. Это словно отрезвило ее. Она смотрела на него с напряжением, пристально, почти с ненавистью.

— Нет! Не внезапно! Не внезапно! Нет! Это длилось много лет, много лет, но он постоянно отодвигал это от себя, мы вместе оттягивали, у него было все самое лучшее, что может иметь человек. Я каждую ночь массировала его, а когда ему было плохо, до рассвета держала его за руку, сидела рядом с ним, он мог оставаться один только днем, днем он не нуждался во мне, но теперь ночь, ночь!!! — Она снова страшно кричала, ее голос отзывался неестественно звонким эхом. Надломленное, искаженное, оно неслось откуда-то из глубины дома, из мрачной анфилады комнат, широко распахнутых на лестницу. — Ночь… — звучало над головой женщины. Одной рукой она судорожно вцепилась в запястье Грегори, а второй колотила его в грудь. Удивленный, подавленный такой откровенностью, такой искренностью и силой отчаяния, он начинал понемногу осознавать все происшедшее; теперь Грегори глядел на подвижные огоньки, освещавшие пустое, устланное коврами место в центре зала.