Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990) - [141]

Я догадался потом, что, видимо, у него так в голове отразилось мое письмо президенту Форду и премьер-министру Ден Ойлу. Я писал там, что советские власти отказываются рассматривать приглашения советским гражданам от иностранных университетов и что я и по частному приглашению не смог бы выехать, поскольку жене моей в выезде было отказано, а я боюсь выезжать без жены: известны случаи, когда советское правительство не разрешает женам выехать к мужьям, а мужьям вернуться к женам.

Между тем "Чернов" все продолжал бубнить, что им мои интервью известны, статья о политзаключенных тоже "да, лагеря у нас есть, вот для таких, как вы", ждут только из-за границы некоторые дополнительные материалы, чтобы дать мне хороший срок. Я молчал, все эти разговоры а они утомительно один на другой похожи давно мне известны; так мне было неинтересно все это, что даже неинтересно было сказать ему что-нибудь обидное. Я молчал, но это его, вероятно, еще более злило.

Тут мы подъехали к границе Москвы. Постовой ГАИ махнул жезлом, чтоб мы остановились, но мои похитители только усмехнулись — и тот отскочил с дороги, сам что-то сообразив.

— К вам на родину едем, — сказал мне правый.

— Ну, родился я в Москве, так что скорее едем с родины, а, впрочем, здесь все кругом моя родина.

— Да есть ли у вас родина? — снова ввязался левый.

Тут обнаружилось, что едем не туда: шофер не знал дороги. Мы выехали на кольцевую и через несколько километров снова повернули от Москвы на этот раз по Калужскому шоссе.

Теперь Андрей Алексеевич "Нежеланное путешествие в Калугу" сможет написать, все не унимался левый, мы ведь знаем ваше "Нежеланное путешествие в Сибирь".

Хотя мне приходили в голову самые мрачные соображения, я теперь наиболее вероятным считал, что меня везут либо в Вор-сино — поселок, где я прописан и снимаю комнату, и там поместят до конца съезда под домашним арестом, как это сделали с Инной Рубиной, либо в Боровск — районный центр, где без всякого "оформления" продержат в КПЗ до конца съезда, как Виталия Рубина держали во время визита Никсона. Сам Никсон, насколько я знаю, против этих превентивных арестов никак не протестовал.

"Представитель советского общества" наконец замолчал и больно уперся локтем мне в бок. Я выждал, пока он поднял руку, чтобы закурить, изловчился и сам уперся локтем. Было душно, от неподвижности начали затекать ноги. Между тем мои догадки не подтвердились: мы миновали поворот на Ворсино, затем на Боровск.

Через два с половиной часа мы въехали в пригород Калуги: по обочинам замелькали маленькие деревянные дома. Левый сосед снова заговорил: клевета, интервью, собираем материал, вас ждет судьба Ковалева — я это вам гарантирую, третий срок, пойдете на особый режим, довольно с вами по-хорошему разговаривали. Заговорил так убедительно, что я уже подумал, что действительно привезли в Калугу за третьим сроком — зачем же еще им меня сюда везти? Говорил ли он это по своей инициативе или ему поручено было меня пугать — не знаю. Если специально его выбрали для этого, то удачно, потому что мерзкий запах, исходивший от него при каждом слове, очень усиливал впечатление.

Шофер снова не знал дорогу, с трудом выехали на центральную улицу. Сосед справа сказал: "В Калуге музей космонавтики хороший, теперь вот Андрей Алексеевич сможет посмотреть". "Как же я его посмотрю, — ответил я, — когда, по словам гражданина Чернова, я буду сидеть на особом режиме".

— Себя хоть пожалейте, Андрей Алексеевич, — сказал, выходя и предлагая мне выйти, сосед справа таким тоном, что нас, мол, не жалеете, заставляете по ночам работать, пожалейте хоть себя.

Прождав в холле УВД десять минут, я снова был усажен в машину и наконец доставлен в райотдел милиции на окраине Калуги.

— Выкладывай вещи, деньги! — вместо всякого приветствий сказал дежурный офицер. Мои похитители стояли в дверях с безразличным видом.

— Я хотел бы узнать, за что я задержан и почему привезен сюда.

— Откуда я знаю, — ответил лейтенант, придет завтра начальник, у него спроси.

Так же равнодушно я был обыскан — отобрали бумажник, записную книжку, очки, часы, шарф и кошелек, — отведен в туалет, и сержант распахнул дверь камеры.

Человек пятнадцать, большей частью пьяные, лежали и сидели на грязном полу. Казалось, некуда даже ступить. Запах был нестерпимый, кто-то уже помочился в угол. Через зарешеченное окно без стекла, выходившее в комнату дежурного, проникало немного воздуха, через окно я увидел, как похитители принялись потрошить мою записную книжку. Удивило меня, что мне не предложили подписать какой-нибудь протокол и даже опись изъятых вещей.

С трудом подвинув двух спящих, я разложил дубленку и прилег на полу. У одного из сокамерников не отобрали часы: было шесть утра. Он сказал, что начальник придет около десяти.

Я лежал, закрыв глаза, но заснуть не мог. Открываю: какая-то страшная рожа передо мной, щетинистая, морщинистая, грязная, вся с синяках, в крови, дышит перегаром. Кто-то матерится бессмысленно, кто-то кричит во сне, размахивает руками. Часам к восьми все начали просыпаться, рассаживаясь по узким лавкам вдоль стен. Один только, с опухшим лицом, без пальто и шапки, продолжал лежать на полу. Он, собственно, и попал сюда за то, что хотел спьяну снять пальто с кого-то: на улице было довольно морозно, а куда он свое дел не знаю.