Детектив и политика 1990 №6 - [140]

— Хорошо, Яков Павлович. Унесу я вашу шубу, хотя и тут ее никто не украдет, в ней нет никакой ценности для лагерника.

Но в тот вечер я ее не унес, и в следующий не унес, все откладывал, да и неудобно мне казалось выходить вечером через вахту с тяжелой шубой в руках, под насмешливо понимающими взорами надзирателей: взял, значит, в лапу нормировщик, а еще трепались про него — дескать, не берет…

Наверное, я бы все же выполнил странную просьбу старика. Но не успел. Убили его.

— Слышали?! Хлебореза-то нашего тюкнули — зарубили!

Я побежал в хлеборезку. Она уже была полна вертухаев, там распоряжался "кум"; на топчане, прикрытый ветошью, вымазанной кровью, лежал мой давешний собеседник, и я, слава Богу, не увидел его умное, изрубленное лицо. Все было просто Пришел в хлеборезку урка из бандитов, потребовал буханку хлеба, получив отказ, хладнокровно вынул из-за бушлата топор, всадил его в голову старику, спокойно за брал буханку хлеба одну, только одну буханку! и ушел в барак. Теперь он столь же спокойно ест эту буханку в карцере. Вместо того чтобы ходить на работу в лес, ему предстоят передачи от восхищенных дружков, беседы с опером в "хитром домике", этап в Вожаель, свидания на пересылке со многими знакомыми, суд и совершенно ничтожный срок. Ибо дадут ему десять лет "с погашением отбытого срока", а так как после последней судимости он отбыл около полугода, то вот эти полгода он и получит за убийство старика.

Значит, прав оказался в своих трагических предчувствиях Яков Павлович! И суждено ему было покоиться в безымянной могиле на лагерном кладбище, исчезнув навсегда, как исчезли все его близкие.

А завещанная мне шуба добрых два месяца служила предметом разговоров и легенд не только на нашем лагпункте, но и во всем лагере. Потому что нашли в ней огромное количество крупных бриллиантов.

Два кило бриллиантов! И все как грецкие орехи! оживленно рассказывали распространители лагерных слухов "парашники"

Очевидно, Свентицкий еще до начала войны, а может быть, в самом ее начале, все свое огромное состояние перевел в портативный вид бриллианты и зашил их в старую, никого не привлекающую шубу. И мне предстояло стать наследником этих сказочных богатств Голконды! Как ни грустно мне было, я все же не мог не смеяться, когда начинали расписывать мое возможное бриллиантовое будущее Мне становилось невероятно смешно при мысли, что я, освободившись "совсем", приезжаю в Москву с карманами, набитыми бриллиантами "с грецкий орех"… А что я с ними буду делать? Думаю, что те, кто перед сдачей их в фонд государства, хапнул пару-другую штук, лучше меня знали, как ими распорядиться.

Реальнее, нежели исчезнувшие бриллианты, жили в моей памяти вечера в хлеборезке, мучительные размышления бывшего капиталиста и продолжение моих мысленных спо ров с ним О том, как ошибался он в своих исторических прогнозах и как был прав в нравственных предпосылках к ним Полвека прошло со дня его гибели, за это время не началась еще предсказанная им гибель еврейского народа, но сам он погиб, как погибли его и мои близкие, как погибли миллионы И оттого что люди репродуцируются, не исчезает главное, невозможность примириться с такой судьбой каждого, навсегда исчезнувшего человека. В знаменитом документальном американском фильме "Геноцид" показано, как бульдозер сталкивает в ров сотни, тысячи голых мужских и женских трупов. Нельзя об этом думать без отчаяния. Нельзя думать без отчаяния о том, что и у нас — не в Освенциме! — убивали, закапывали в безвестные могилы десятки и сотни тысяч’ мужчин и женщин. Тех убивали за то, что они — евреи. А этих за что? Потому, что убийствами решались всякие проблемы: расовые, классовые, политические… Убийства — простейший и надежнейший способ решения всех и всяческих проблем. Поэтому я ненавижу и презираю всех "великих" полководцев — македонских, наполеонов, Сталиных и гитлеров.

Поляки исчезли из лагеря почти так же мгновенно, как появились. Все они были объектами политических манипуляций, и ими распоряжались с равнодушием людей, гоняющих гурты скота на мясокомбинаты. Поляки понадобились для разных целей — одни в армию Берута, другие в армию Андерса, третьи еще для чего-то. Они пробыли в лагере недолго, два-три года и в отличие от нас, советских, пригнанных в 1937–1938 годах, остались живы. За редким исключением. Вроде лесопромышленника, желавшего продать лес "на корню", и Якова Павловича, убитого профессиональным бандитом.

А остались живы только благодаря тому, что лагеря претерпели большие и принципиальные изменения. Эти изменения были вызваны институтом "придурков". И тут мне необходимо об этом сказать и вступить в дискуссию с таким авторитетом, как Александр Исаевич Солженицын.

Именно он в своих великих произведениях "Один день Ивана Денисовича" и "Архипелаг ГУЛАГ" создал презрительное отношение к "придуркам". Да, Иван Денисович и вообще представители народа "упирались рогами" и погибали "на общих", а интеллигенты "придуривались" в конторах и после привычной канцелярщины предавались спорам об искусстве и литературе… Все это — глубоко неисторично и попросту аморально.