Детектив и политика 1990 №4(8) - [120]

Он вынул небольшую записную книжку, переплетенную в красный сафьян, но карандаша у него не оказалось. Отломив от куста веточку, Халпин макнул ее в лужу крови и начал быстро писать. Но стоило концу ветки коснуться бумаги, как в бесконечной дали раздались чуть слышные раскаты буйного хохота, словно крик одинокой гагары, вышедшей в полночь на берег озера, бездушный, надрывный, нерадостный смех приближался, становился громче, наконец взорвался подле него нездешним вскриком и, постепенно угасая, умер, как если бы проклятое существо, издавшее его, удалилось на край света — туда, откуда пришло. Но нет, оно тут, рядом, пусть и не дает больше знать о себе.

Странное ощущение овладело его рассудком и телом. Он сам не знал, каким из пяти чувств, да нет, не чувством, скорее душой ощутил он ужасное соседство; тут, рядом с ним, находилось само воплощение сверхъестественной злобы, нечто, по природе своей отличное от невидимых созданий, роившихся вокруг, и гораздо более могущественное. Это оно смеялось так страшно. И теперь оно приближалось к нему, но с какой стороны, он не знал и боялся гадать. Прежние его страхи отступили перед смертельным ужасом, сковавшим все его члены. Единственная мысль владела им: он должен завершить письменный призыв к силам добра: быть может, обходя таинственный лес, они вызволят его, если к тому времени он еще не успеет узнать блаженство вечного покоя. Он писал с необычайной быстротой, не погружая палочку в лужу: она сама источала кровь, но вот на середине строки пальцы отказались служить ему, руки бессильно повисли, и записная книжка упала на землю; не в силах шевельнуться или закричать глядел он на резко очерченное лицо, в пустые, мертвые глаза своей матери: молча стояла она перед ним в белых одеждах могилы!

II

В юности Халпин Фрейзер жил с родителями в Нашвилле, штат Теннесси. Фрейзеры были людьми состоятельными и принадлежали к знати, основательно разреженной гражданской войной. Их дети пользовались всеми благами, какие были доступны их кругу, они получили хорошее образование и в умении слушать наказы добрых людей обнаруживали просвещенный ум и приятные манеры. Халпин, будучи младшим ребенком в семье, не отличался чересчур крепким здоровьем и был, пожалуй, чуточку избалован. Ему не повезло вдвойне: отец уделял ему слишком мало внимания, а мать — слишком много. Фрейзер-старший, как всякий имущий южанин, занимался политикой. Обязанности, которые накладывала на него родина, а вернее штат и город, отнимали у него столько сил и времени, что своих домашних он слушал вполуха, да и уха-то, наполовину оглохшего от грома политических речей и воззваний, в том числе и его собственных.

Юный Халпин Фрейзер был из разряда душ романтических, склонных к ленивой мечтательности, и, будь на то его воля, скорее предпочел бы посвятить себя литературе, чем юриспруденции, которой приходилось заниматься. Среди его родственников, свято верящих в законы наследственности, укоренилось убеждение, что в нем возродилась душа Майрона Бэйна, его прадеда с материнской стороны, а с ней и страсть к созерцанию Луны, светила, сделавшего Бэйна поэтом, широко известным в английских колониях Северной Америки. В поведении родственников Халпина бросалось в глаза разительное отсутствие логики: хотя мало кто из Фрейзеров не имел в своей библиотеке роскошного экземпляра "Поэтических произведений" Бэйна, напечатанных, кстати, за счет семьи и вскоре изъятых ею с негостеприимного рынка, почему-то никому из них не приходило в голову почтить великого усопшего в лице его духовного вос-преемника. По мнению семьи, Халпин Фрейзер был черной овцой и мог в любую минуту опозорить стадо блеянием в рифму. Фрейзеры из Теннесси были народ практический, не то чтоб они стремились к эгоистическим целям, нет, но, как все здравомыслящие люди, они испытывали сильное предубеждение к чертам характера, не благоприятствующим занятию политикой.

Справедливости ради надо отметить, что хотя Халпин унаследовал характер и нравственный облик, приписываемый официальной историей и семейной традицией знаменитому колониальному Барду, тем не менее оставалось только гадать, получил ли он впридачу и его божественный дар. Халпин не гонялся за Музой; по правде сказать, он не написал бы и одной поэтической строки даже под страхом смертной казни. Впрочем, чего не бывает — дремлющие способности могли вдруг пробудиться, и тогда мир услышал бы наконец бряцание лиры.

А между тем молодой человек особых надежд не подавал. С матерью их связывала сердечная дружба и полное взаимопонимание, в глубине души она сама была верной поклонницей прославленного Майрона Бэйна, но умела скрыть свою слабость с восхитительным тактом, свойственным ее полу и справедливо всеми почитаемым, — пусть себе твердят злые языки, что такт этот — не что иное, как лицемерие. Она доверилась только сыну, и разделенная вина ее более укрепила связывавшие их узы. Мать, конечно, избаловала сына, но Халпин сам ей в этом помог. Время шло, Халпин стал мужчиной, если, конечно, можно назвать мужчиной южанина, так и не научившегося интересоваться результатами выборов, — и год от года крепло и становилось нежнее чувство между ним и его прелестной матерью, которую он с детских лет звал Кати. Во взаимной привязанности этих романтических натур ярко проявилось явление, которое стараются не замечать, но которое преобладает во всех жизненных отношениях, — сексуальность, украшающая даже узы кровного родства и делающая их более прочными и более возвышенными. Мать и сын были неразлучны и держались так, что незнакомые часто принимали их за любовников.