Детектив для уютной осени - [13]

– Не может быть, – произнесла Софья почти с ужасом. – Не бывает таких настоящих! Сколько в нем карат?

– Не знаю. Что-то около двенадцати, кажется.

Оправлен камень был очень просто – двойная полоска темного золота и больше ничего. Василий Васильевич смекнул, что две полоски придуманы неспроста, на одной такой камень просто не удержался бы.

– Оно очень старое, – сказала Кристина. – Прямо очень!.. Сейчас все говорят – фамильные драгоценности, фамильные драгоценности! Раз от бабушки досталось, значит, фамильное. Этот изумруд бабушка получила от прабабушки, а та от ее бабушки, и так далее. Верните мне его, пожалуйста.

Меркурьев отдал ей кольцо. Она водрузила его на палец и полюбовалась немного.

– И что? – спросила Софья. – Бабушке от прабабушки, а дальше?

– Дальше мы не знаем, – ответила Кристина. – Мы не разбирались.

– Почему?!

– Нельзя, – сказала студентка. – Запрещено.

– Кем?!

Крис пожала плечами и сказала, что, пожалуй, пойдет спать. У нее есть книжка «Старый Кенигсберг», она за нее еще не принималась, а ей к диплому нужно готовиться.

Василий Васильевич проводил ее до чугунной лестницы.

– Где здесь свет зажигается, не знаете?

– Знаю, с той стороны. Там такая медная пупочка, потяните ее вверх.

Василий Васильевич нашарил «пупочку» и потянул. В вышине затеплилась слабая люстра.

Кофейная чашка и книга «Философия Канта» по-прежнему были на столе. Только «Философия» лежала страницами вниз.

Меркурьев вздохнул, подошел и посмотрел. Книга была открыта на пятьдесят седьмой странице.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия. Кант представлял образец мудреца, и таким же он будет в глазах грядущих поколений, вознесенный на эту высоту своими заслугами в области философии и чистотой своей жизни».

– Кто здесь читает Канта, не знаете, Кристина?

Студентка пожала плечами. Она стояла на лестнице, облокотившись о чугунные перила.

– Зовите меня Крис, – предложила она. – А лучше Мышь.

– Мышь, – задумчиво проговорил Василий Васильевич, – прекрасное имя для девушки. Крис – Крыс – Мышь, правильно я понимаю последовательность?

– Правильно! – отозвалась новоявленная Мышь. – А я вас буду звать Васей.

– Логично.

– Мое имя мне совсем не нравится, – продолжала Мышь. – Когда я родилась, в моде были Кристины, Анжелы, Камиллы, Перпетуи.

– Не знаю ни одной Перпетуи.

– Лучше б я была Перпетуей.

– И все же кто читает эту книгу?

– Никто, – заявила Мышь. – Она лежит здесь просто так, для красоты. В окрестностях Кенигсберга обязательно должно быть нечто, связанное с Кантом! Спокойной ночи!

И большими прыжками Крис-Мышь понеслась вверх. Лестница одобрительно загудела.

Василий Васильевич закрыл книгу, вернул ее на стол и отправился к себе.

Из столовой тянуло сигаретным дымом и доносились гогот и голоса:

– Слышь, Санек, а он мне и говорит, значит, чтоб я отваливал, а я ему на это: че ты быкуешь, блин!.. Ты кто есть такой! А я ему: ты с кем базаришь, мелюзга неумытая, когда я есть правая рука самого Санька Морозова, Алексан Федорыча, дорогого нашего!

– А он че тебе на это?

– Погоди, давай накатим за дружбу! За тебя, Санек! Где бы мы были, если бы не ты и не умище твой!

Василий Васильевич миновал столовую, поднялся на второй этаж, закрыл за собой дверь на лестницу. В коридоре было тихо и темно. Он вошел в свою комнату и с удовольствием потянулся.

Здесь не было слышно ничего, кроме шума моря и шелеста листьев.

Не зажигая света, он стянул одежду, пошвырял как попало и бухнулся в прохладную постель. Тотчас в голове все сдвинулось и поплыло: шумные бухарцы, ковровые тюки, дорога, дом с черепичной крышей, вещунья в разноцветных шелках, перстень со странным горящим камнем, готическое окно, трепет свечи, громыхание стола, «Ой, мороз, мороз», который слезно выводили свины.

До чего хорошо, успел еще подумать Василий Васильевич и уснул.

Он добежал до конца «променада» – вдоль пляжа под откосом была проложена деревянная широкая дорожка на сваях – и не встретил ни одного человека. Море плескалось в двух шагах, тихое, ласковое, совсем не такое, как вчера, и солнце казалось почти летним. «Променад» заканчивался лестницей на косогор. Меркурьев, тяжело дыша, оценил лестницу и понял, что ему ее не одолеть.

– Слаб стал, – сказал он себе и откашлялся.

Еще в Бухаре решено было бегать каждый день, не слишком много, десяточку, а если десяточку сразу тяжело, начать километров с семи. Хитроумные часы, считавшие маршрут, показывали, что пробежал он всего пять, но сил не осталось.

Он приказал себе собраться и двинулся в обратный путь. Ноги несли его с трудом.

Меркурьев знал, что перебирает, что бежать сейчас не нужно, а нужно перейти на шаг и спокойненько вернуться в гостиницу, но он должен себя заставить! В этом весь смысл!.. Вымотать себя до предела, до рвоты, до кругов в глазах – вот тогда это можно считать победой!

А так… бегать в свое удовольствие – это упражнение для пенсионеров и худеющих барышень.

На горку к белой балюстраде, окружавшей каменную террасу, Василий Васильевич почти что вползал на четвереньках.