Детдом - [46]

– Понимаешь ли ты, для чего все мы посланы на эту землю?

Он закрыл глаза и промолчал. Если странный человек не догадается сам отвечать на свои вопросы, то дело худо. Скорее всего, он просто свернется в клубок прямо вот здесь на скамейке. Если лечь головой к краю и подогнуть ноги… Все равно будет со всех сторон неловко… Но, кажется, он, к счастью, догадался…

– Мы посланы, чтобы противостоять злу и умножать добро делами своими. А также, чтобы славить Господа нашего.

Он приоткрыл один глаз, потому что сказанное прозвучало вполне разумно.

– А чего вам от меня-то надо? – наконец сумел сформулировать он.

– Все наши благие дела во славу Его. Каждый на своем месте славит. Пахарь – на ниве, рыбак – в море, рабочий – у станка, художник – у мольберта. Если бы тебе выпало славить Господа, что бы ты делал?

«Уснул бы», – хотел сказать он, но не сказал, потому что понимал, что ответ – неверный. Верного ответа он не знал. Может быть, монах подскажет, как иногда, отчаявшись объяснить, подсказывали ему учителя в школе?

– Может быть, ты выстроил бы дом? Или испек хлеб? Или учил бы людей Священному писанию? Или, может быть, ты спел бы Ему песнь?

Последнюю фразу монах выделил голосом, молодой человек тут же среагировал на интонацию и радостно воскликнул:

– Да! Песнь! Я умею!

– Прекрасно, чадо, – в свой черед обрадовался монах. – Ты один поешь или с братьями?

Он замялся. Как правильно ответить?

– Я пою с друзьями и Ольгой. Мои братья не поют. Один из них умер, другой – в тюрьме, остальные – еще слишком маленькие.

– Твои друзья веруют в Бога?

– Не знаю – да или нет. Я никогда не говорил с ними об этом.

– Почему?

Он снова прикрыл глаза, не в силах отвечать. Почему небо над головой, а земля под ногами? Почему в небе летают птицы? Почему люди делятся на мужчин и женщин, а зеленый цвет – на синее и желтое?

– Ты можешь поговорить с ними, и объяснить им, что нет выше и блаженней задачи, чем славить Бога. Вы могли бы славить Его все вместе. Это принесло бы вам блаженство и на земле, и на небе. Многие заблудившиеся, услышав вас, могли бы обратиться к истинной вере.

– Да, – сказал он, потому что (права Ольга!) это было сказать проще всего.

– Сироты всегда были истинно Божьими детьми, – сказал монах. – Вас Он призревает особенно. Вы избранные, вы к Нему ближе. Кому, как не вам, Георгий?

– Да, – ответил он, ожидая, что монах уйдет. Но тот не ушел, а, достав откуда-то из-под рясы кусок хлеба, принялся кормить голубей. Голуби клевали сердито и суетливо. В верхушках старых деревьев, оставшихся еще от монастырского сада, ворочался ветер.

Выждав несколько минут, монах заговорил снова. Георгий слушал его, изнемогая, и со всем соглашался.

* * *

– Анджа! Анджа! Анджа! Скажи! Скажи! Скажи! – Светка выпила, наверное, не меньше полбутылки текилы (с некоторых пор это ее любимый спиртной напиток), у нее красное лицо и ищущий взгляд. – Ты только скажи мне честно. Ты не думай, что я не понимаю. Я очень даже понимаю, и Ленке тоже сказала: почему Антонина такая высокая выросла, а? Она не знала, а я Ленке объяснила: потому что на пепле всегда вырастают хорошие урожаи, раньше, у наших предков, даже было такое земледелие, про него и в учебниках писали: подсечно-поджоговое… Или засечно-огневое? Не суть! Важно, что на пожарище овощи там всякие и прочее хорошо растет. Хотя Антонина, конечно, не овощ. Она – тот еще фрукт. Это Настька моя – овощ в орнаменте. Ты мне только скажи! Пусть там все эти детдомовцы, и внуки, и всякая прочая дребедень, но если тебе он хоть вот настолько нужен… если ты хоть вот столько… – Светка с трудом, прищурившись, соединила перед глазами указательный и большой пальцы. – Хоть вот столько думаешь, что у вас с ним еще чего-то может быть… и тебе… и тебе… Ты мне только скажи! Я тогда Настьку придушу и буду вот так держать до тех пор, пока она мне клятву не даст, что найдет себе другого супергероя… И пусть только… пусть только попробует тогда… Но если тебе уже все равно, если у вас кончилось… Что кончилось-то? Что вообще может на этом свете кончиться, Анджа-а, кроме нашей паскудной жизни-и…

– Светка, успокойся сейчас, – из стоящих на столе ингредиентов Анжелика соорудила огромный эклектический бутерброд и всучила его подруге. Светка, шмыргая носом и всхлипывая, сразу же начала жадно и некрасиво есть.

– То, что ты сейчас говоришь, это вообще какая-то ерунда, запоздавшая на четверть века.

– Ты забыла, забыла его, да? – жадно спросила Светка, пытаясь ухватить Анжелику за рукав свитера и роняя на стол начинку бутерброда.

– Что за вопрос? Как я могу его забыть, если вот уже почти месяц регулярно вижусь с ним и с Каем?

– Я не про то… Ты все понимаешь и хочешь меня обмануть. Скажи мне, Анджа! Мне важно знать, потому что я сама… я сама не могу…

– Что еще случилось, Светка? Чего ты не можешь? Ты все-таки рассталась с Леонидом, да? Израэль Наумович заболел? Что?

– Анджа, Роман умирает, – почти спокойно сказала Света и отложила наполовину съеденный бутерброд.

– Та-ак, – сказала Анжелика. – Жаль, конечно. Как любого человека. Но ты-то тут причем?

Роман был первой любовью и первым мужем Светы, а также родным отцом Насти Зоннершайн. Когда-то он был весьма талантливым художником, но пьянство и прочие излишества уже довольно давно превратили его в руины во всех смыслах, включая творческий.