Десятый крестовый - [4]

И никто из видавших эту фотографию никогда не узнает, что для Филипа эта черно-белая «Хезер» и есть то самое остановившееся мгновение, последний взгляд любви, перевернувший всю его жизнь, что этот взгляд неотступно с ним все годы и что Филип вряд ли сможет его забыть.

Филип загасил сигарету, встал, потянулся. Уже почти полдень, но в последнее время жизнь течет в какой-то безвременной пустоте от заказа к заказу. Ничего хорошего, успех кружит голову; он забыл, что такое нищета. Мог позволить себе выбирать заказы, при желании мог вообще не работать по полгода, а то и больше, не нанося себе практически материального ущерба. О таком будущем он когда-то мечтал, но теперь эта жизнь его не радовала, пожалуй, даже удручала. «М-да, — думал он мрачно, — в самый бы раз теперь куда-нибудь на передний край!»

Филип прошел мимо ряда окон к спальне, натянул старые джинсы, майку. Судя по всему, сегодня опять будет невыносимая жара. Стояла настолько знойная для июля погода, что Филип с невольной тоской вспоминал про осенние ветры, про дождь.

Продрался через кавардак мастерской в кухню, налил себе кофе из кофеварки, снова вернулся к наблюдательному пункту у окна. Закурил очередную сигарету, сел, привалившись к косяку, раздумывая, как лучше спланировать сегодняшний день.

Конкретного заказа нет, потому выбор дел весьма широк: можно отправиться на Бродвей поснимать туристов, кто знает, вдруг попадется интересный материал; можно проглядеть накопившиеся негативы, этим уже давным-давно стоило заняться. Но ни одна из этих идей, как, впрочем, и всякие другие, Филипа особенно не прельщала. Он сердито смял сигарету.

Зазвонил телефон на перевернутом вверх дном ящике из-под молочных бутылок рядом с кроватью. Отражаясь от жестяных пластин на потолке, резкое дребезжание разносилось по всему чердаку. Филип смотрел на аппарат, прикидывая, спешить или нет до третьего звонка, пока не включится автоответчик. А, ладно: хорошие ли, плохие вести, не все ли равно? Спрыгнув с подоконника, он ринулся через мастерскую, выбирая свободный путь. Добежал как раз к третьему звонку, схватил трубку, плюхнулся на кровать, откинувшись к спинке.

— Алло! Филип Керкленд слушает! Заказчик или интересуетесь?

Молчание, только чье-то дыхание в трубке. Внезапно из ее глубины донесся вой автомобильной сирены, и немедленно Филип услышал этот же, только приглушенный, вой с улицы. Значит, тот, кто звонит, где-то поблизости.

— Некогда мне с вами дурака валять! Не назоветесь, кладу трубку! — рявкнул Филип.

Необычный стереоэффект сиренного воя оборвался, машина проехала. Филип услышал голос и тотчас почувствовал, как ладони у него покрываются потом.

— Филип! — сказал ее голос. — Ты узнаешь меня? Сердце его учащенно забилось.

— Узнаю, — выдохнул он в трубку. Господи, сколько лет прошло, а до сих пор — она говорит, и как током… Голос все тот же.

— Я из ресторанчика, рядом. Звоню узнать, дома ты или нет. Хотелось бы повидаться. Очень нужно поговорить.

— И мне, — сказал Филип, еще не осознавая до конца, что в нем сильнее — желание встречи или страх перед ней. — Позвони снизу, я открою дверь. Это на третьем этаже.

— Тогда до скорого, — сказала она и повесила трубку. До скорого… прошло двенадцать лет… целая вечность. Та глянцевая, неподвижная, черно-белая «Хезер. Орли, 1971», бросившая на ходу прощальный взгляд, все-таки обернулась и, ожив, нагрянула из прошлого.

Глава 2

Семидесятый год для многих стал началом краха иллюзий. Кошмары войны в Юго-Восточной Азии способны были помутить человеческий разум, уже не за горами был Уотергейт, на глазах поколения шестидесятых прежние мечты стали вязнуть в апатии, в безумном смятении, и само поколение терялось перед лицом жестокой действительности, о которой люди больше знать не хотели.

Для Филипа Керкленда семидесятый был памятен Парижем: возвратом к цивилизованной жизни после более полутора лет скитаний до одури по рисовым полям Вьетнама. Сам бы Филип оттуда не сбежал, убедил газетный шеф в Сайгоне, заметив, что эта война нечто вроде долгого пребывания под водой: начинают одолевать кошмары, и страшнее кошмара нет, если день и ночь чудится, будто вот-вот враг нащупает своим бамбуком тебя в траве или подкинет начиненный взрывчаткой велосипед. Хоть официально Филипу было предписано освещать лишь мирные переговоры, фактически ему разрешалось снимать что угодно: с самых первых шагов начальство высоко оценило способности молодого фотокорреспондента и охотно предоставило ему свободу действий.

Во Вьетнаме Филип научился прилично говорить по-французски, направление в Париж было кстати. Снял квартирку прямо над кафе, в доме без горячей воды, на левом берегу Сены. В джинсовой куртке, с парой видавших виды аппаратов «никои» Филип блуждал по улицам Парижа, изводя уйму пленки в надежде поймать неповторимый облик древнего, увядающего города.

Через месяц после приезда Филип увидел ее. Был зимний день; набродившись по промозглым улицам, закоченев от холода, он пил в кафе из громадной чашки жидкий, горький, обжигающий шоколад, любимое питье парижан. Он сидел в углу, в самой глубине, откуда хорошо была видна серая, чуть подернутая мглой улица.