Десять тысяч дверей - [11]

Глупо предаваться таким мыслям. После них в груди остаются пустота и боль, как будто скучаешь по дому, даже будучи дома, и не можешь дальше читать журнал, потому что слова искажаются и расплываются перед глазами.

Отец взял в руки тарелку и чашку с кофе и поднялся, держа записную книжку под мышкой. Его глаза отстраненно смотрели сквозь предназначенные для чтения очки с золотистой оправой. Он повернулся к выходу.

– Постой, – выпалила я. Отец резко перевел взгляд на меня, напомнив перепуганную сову. – Я тут подумала… Можно я тебе помогу? С работой?

Я увидела, как его губы складываются в слово «нет», как отец готовится с сожалением покачать головой, но потом замирает и смотрит на меня. Что-то, увиденное в моем лице, – влажный блеск подступивших слез, болезненная опустошенность в глазах – заставило его резко вздохнуть.

– Конечно, Январри. – Его необычный акцент всякий раз перекатывался через мое имя, как корабль через морскую волну. Мне нравилось его звучание.

Мы провели целый день в бесконечных подвальных складах особняка, где в набитых соломой ящиках хранились сломанные экспонаты из коллекции мистера Локка, а также те, которые еще не удалось должным образом атрибутировать и классифицировать. Отец сидел со стопкой записных книжек, бормотал себе под нос, записывая что-то, и время от времени давал мне задание набрать текст этикетки на блестящей черной печатной машинке. Я представляла себя Али-Бабой в Пещере чудес, или рыцарем, перебирающим драконьи сокровища, или просто девочкой, у которой есть папа.

– Ах да, лампа. Положи ее к ковру и ожерелью, пожалуйста. Только ни в коем случае не три… Хотя… Ну что такого может случиться? – Я не была уверена, что отец обращается ко мне, пока он не поманил меня к себе. – Неси-ка ее сюда.

Я вручила ему бронзовый сосуд, который достала из ящика с надписью «ТУРКЕСТАН». Артефакт был не слишком-то похож на лампу; скорее он напоминал небольшую птицу необычной формы, с длинным носиком-клювом и странными символами на крыльях. Отец аккуратно провел пальцем по письменам, и из носика повалил маслянистый белый дым. Его клубы поднимались, изгибаясь и скручиваясь, как бледная змея, складываясь в формы, похожие на слова.

Отец разогнал дым рукой. Я моргнула.

– Как… Там, наверное, спрятаны фитиль и огниво. Как это работает?

Папа с полуулыбкой убрал лампу обратно в ящик. Потом он пожал плечами. Улыбка сделалась шире, а в глазах, спрятанных за стеклами очков, сверкнуло что-то похожее на веселье.

Может, дело было в том, что он так редко улыбался, или в том, что день так замечательно складывался, но я, не подумав, выпалила нечто ужасно глупое:

– Можно мне с тобой?

Отец склонил голову набок. Улыбка исчезла.

– Когда ты поедешь в Бразилию. Или в следующий раз. Возьмешь меня с собой?

Для меня это была несбыточная мечта, настолько желанная, что даже думать о ней больно, поэтому ты прячешь ее в самом сердце, как тлеющий уголек. Но подумать только: сбежать из мира бесконечных гостиничных вестибюлей, универмагов и дорожных плащей с аккуратными пуговками… Нырнуть, словно рыба в реку, в ревущий поток жизни и поплыть рядом с отцом…

– Нет. – Холодно, резко. Окончательно и бесповоротно.

– Я опытный путешественник, спроси мистера Локка! Я не мешаюсь, не трогаю то, что нельзя, ни с кем не заговариваю и не отбиваюсь от остальных…

Между бровей отца снова возникла складка озадаченности.

– И зачем тогда путешествовать? – Он покачал головой. – Мой ответ – «нет», Январри. Это слишком опасно.

Я почувствовала, как жар стыда и гнева покалывает кожу на шее, но промолчала, потому что боялась расплакаться и сделать еще хуже.

– Послушай. Я добываю уникальные и ценные вещи, понимаешь? Для мистера Локка и его друзей из Общества. – Я не стала кивать. – Так вот, они, судя по всему, не единственные, кого это интересует. Есть и другие… Не знаю, кто именно… – Он сглотнул. – Здесь ты в безопасности. Для маленького ребенка лучше места не найти. – Последние слова прозвучали заученно и больше напоминали эхо чужих слов, так что я сразу поняла – отец цитирует мистера Локка.

Я кивнула, опустив взгляд на засыпанный соломой пол.

– Да, сэр.

– Но… Однажды я возьму тебя с собой. Обещаю.

Мне хотелось поверить ему, но за всю свою жизнь я успела наслушаться пустых обещаний и научилась их распознавать. Я ушла, не сказав больше ни слова.

Спрятавшись в своей комнате, я завернулась в розовое с золотом одеяло, которое все еще пахло мускатом и сандаловым деревом, достала монету из кармашка, вшитого в юбку, и посмотрела на серебряную королеву. У нее была озорная улыбка, которая словно манила за собой, и на мгновение мое сердце сорвалось в полет, а на языке возник привкус кедровой смолы и соли…

Я подошла к комоду и спрятала монету под обивку шкатулки с украшениями. Я решила, что уже слишком взрослая для того, чтобы таскать с собой такие безделушки.

В марте тысяча девятьсот восьмого мне было тринадцать – возраст, в котором постоянно чувствуешь себя неловко и вообще поглощен исключительно самим собой, поэтому я почти ничего не помню про этот год. Кроме того, что подросла на четыре дюйма и что Вильда заставила меня носить на груди кошмарную жесткую конструкцию. Мой отец путешествовал на пароходе, который направлялся к Южному полюсу, и все его письма пахли льдом и птичьим пометом. В восточном крыле особняка Локка гостила группа неприятных с виду техасских нефтяников, а мне было велено не попадаться им на глаза. Тоска и одиночество терзали меня так, как могут терзать только тринадцатилетнего подростка – то есть очень сильно.