Десять мужчин - [70]

— Частный момент, — сообщила она, заметив мои выпученные глаза.

Молодой человек, уже абсолютно голый, если не считать ковбойских ботинок, запел колыбельную, раскачиваясь из стороны в сторону. От изумления я чуть не расхохоталась, но тут преподаватель рявкнула:

— От кого?

Я назвала имя Режиссера.

— Вот как, — бесстрастно бросила она, однако брови дрогнули. — Большинство его актрис — мои ученицы. Вам известен Метод?

Я покачала головой.

— Первый шаг — расслабление.

И она объяснила, как это делается. На мой взгляд, довольно просто, вот только связь с актерским мастерством как-то не прослеживалась.

Я устроилась на складном стуле в дальнем углу комнаты, закрыла глаза, отгораживаясь от окружающих, и попыталась расслабиться. Минут через десять из этого состояния меня вырвала чья-то рука, вцепившаяся в мое колено. Взвизгнув, я открыла глаза: преподаватель держала меня за ногу.

— Снимем напряжение. Свободнее, свободнее, — твердила она, пока не добилась результата. Потом, отпустив ногу, повторила процедуру с моей шеей, руками, ладонями, после чего я получила первое задание: — Изобразите, как вы выливаете на себя воду из чашки.

— Прямо в одежде?! — ужаснулась я.

— А вы как думали? — без улыбки отозвалась она и затопала прочь.

Я подняла воображаемую чашку, вылила на себя воображаемую воду. И еще раз. И еще, и еще, каждую минуту поглядывая на часы и мечтая о конце занятия. Через двадцать минут я уже была рада услышать голос преподавателя, призывающий нас рассаживаться вокруг нее в кружок. Среди студентов я узнала нескольких безмолвствующих на экране актрис; еще здесь был восхитительно носатый гей и официант, веселивший всех репликами насчет прогулки по пустырю из своего «частного момента». Наконец настал и мой черед.

— Как справились? — спросила преподаватель.

— Отлично… — промямлила я, с трудом подавляя желание немедленно сбежать из класса.

— Я велела вылить на себя воду из чашки. Ну так и выливайте! Используйте свой инструмент, поливайте везде — грудь, между ног. Везде. Хватит зажиматься.

Мое тело вдруг перестало мне принадлежать. Быть может, и не принадлежало никогда, подумала я. Или это чувство возникло после слов «используйте свой инструмент»? Мне как-то не приходило в голову сравнивать свое тело с кухонной утварью. К тому времени, когда преподаватель закончила критику всех «частных моментов», мысль о карьере актрисы уже казалась мне нелепой. Однако при всем желании исчезнуть я этого не сделала из страха упасть в глазах Режиссера. Разве станет он воспринимать меня всерьез, если я не выдержу первого же занятия с преподавателем, которого он рекомендовал? Мрачная от зависти, я сидела у дальней стенки, наблюдая, как другие студенты разыгрывают сцены или импровизируют, и даже не заметила, как пролетели два часа. Всеобщее воодушевление и преданность актерству убедили меня, что если где и учиться мастерству, то только здесь.

Теперь я жила ожиданием вечера понедельника, и занятия по актерскому мастерству служили для меня не меньшим источником знаний, чем учеба в университете. Моя страсть изумляла Эринулу.

— Этот самый Метод, или как его там, похоже, основан на проникновении в подсознание, а это опасно. Никак в толк не возьму, с чего ты на этом помешалась. Психоаналитик по тебе плачет, — говорила она.

— Ну а я не понимаю твоего пристрастия к мыслителям девятнадцатого века и психическим заболеваниям. Читала бы лучше Платона на греческом, — ответила я.

Эринула увлекалась психологией, и моя любовь к философии ее не убеждала.

— Ненавижу греков с их пахлавой. Пакость.

— Речь о древних греках.

— Все они одинаковы. Сборище педерастов и женоненавистников.

— Как ты можешь? — возмутилась я.

— Могу, куколка, поверь. Я могу.

Уточнять я не стала, но через неделю причина отторжения предков открылась. Эринула позвонила на рассвете.

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала она, давясь слезами. — Придешь в семь в кафе?

Заплаканная, с воспаленными глазами, она сидела за нашим столиком перед чашкой черного кофе.

— У меня не отчим, а персонаж греческой трагедии. Можешь себе представить — в три часа ночи ввалился ко мне в спальню.

— Зачем?

— Вот это принес. — Она швырнула на стол бумажку.

«Я люблю тебя, золотко. Хочу спать с тобой», — написал он тупым карандашом, в конце строчки продырявив листок.

— Я бы послала его к дьяволу, но Всевышний сам с этим справился. У отчима рак яичка. Козел. Даже знак свыше не способен увидеть.

— А он?.. Ну, ты понимаешь?..

— Что? Спал со мной?

Я молча кивнула — облечь такую мысль в слова было выше моих сил.

— Давно, еще когда я была ребенком. А теперь — только эти записки. Бедная мама. Каждый вечер одно и то же: я домой прихожу, и он крутится под ногами, кобель любвеобильный. Тьфу.

Представив, как отчим Эринулы среди ночи крадется к ее кровати, я проглотила поднявшийся к горлу мерзотный комок и с некоторым удивлением услышала свой голос:

— Если хочешь, можешь у меня пожить.

Эринула округлила глаза.

— Будешь спать в гостиной, пока все не утрясется, — добавила я.

— Утрясется, когда он концы отдаст.

— А ты переезжай раньше.

Эринула устроилась в моей квартире с угрожающей легкостью. Холодильник забила фетой, оливками, а по пятницам — и якобы ненавистной пахлавой. Купила кофеварку, чтобы всегда иметь черный кофе под рукой, курила «Вирджиния слимс» («только одну, куколка, парочку раз в день») и следила за моей жизнью из-за моего обеденного стола.