Десять дней в сумасшедшем доме (ЛП) - [13]

— Кто вы? — спросил он.

— Нелли Морено, — ответила я.

— Тогда почему вы называли себя Браун? Что с вами не так?

— Ничего. Я не хотела приходить сюда, но меня привезли. Я хочу уйти. Почему бы вам не отпустить меня?

— Если я пойду с вами, останетесь ли вы возле меня? Не попытаетесь ли вы убежать от меня, когда окажетесь на улице?

— Я не могу обещать, что не попытаюсь, — вздохнула я, с улыбкой глядя на его красивое лицо.

Он задал мне еще много вопросов. Видела ли я когда-нибудь лица на стене? Слышала ли я голоса? Я отвечала так подробно и честно, как могла.

— Слышали ли вы голоса ночью? — спросил он.

— Да, они так много болтали, что я не могла уснуть.

— Я так и думал, — пробормотал он, затем спросил, повернувшись ко мне: — О чем они говорят?

— Что ж, я не всегда прислушиваюсь к ним. Но иногда, даже часто, они говорят о Нелли Браун и на другие темы, которые мне не слишком интересны, — отвечала я честно.

— Этого достаточно, — сказал он мисс Скотт, которая стояла неподалеку.

— Могу ли я уйти отсюда? — спросила я.

— Да, — сказал он, посмеявшись, — Вас скоро отошлют отсюда.

— Здесь очень холодно, я не хочу тут оставаться.

— Это правда, — обратился он к мисс Скотт. — Холод здесь почти невыносим, и кто-нибудь может заболеть пневмонией, если вы не будете бдительны.

После этого меня увели, и мое место заняла другая пациентка. Я сидела недалеко от двери и слушала, как доктор проверяет разумность остальных больных. С небольшими изменениями проверка была точно такой же, как моя. Всех пациенток спрашивали, видели ли они лица на стене, слышали ли голоса, и что те говорили. Я должна добавить, что все отрицали наличие у них таких слуховых и зрительных нарушений. В десять утра нам дали миску несоленого говяжьего бульона, в полдень — холодный кусок мяса и картошку, в три часа — тарелку овсянки, а в полшестого — чашку чая и кусочек хлеба без масла. Мы все мерзли и голодали. После ухода врача нам дали шали и велели ходить туда-сюда по коридору, чтобы согреться. В течение дня отделение навещало несколько людей, которым любопытно было взглянуть на сумасшедшую с Кубы. Я закрывала голову шалью, якобы из-за холода, боясь, что кто-нибудь из репортеров узнает меня. Некоторые из приходящих явно искали пропавшую девушку, так что несколько раз меня заставляли снять шаль, и они, взглянув на меня, говорили:

— Я ее не знаю. — или: — Это не та.

И я втайне радовалась этому. Заведующий О'Рурк навестил меня и попытался сам меня опросить. Потом он время от времени приводил нескольких хорошо одетых дам и джентльменов взглянуть на таинственную Нелли Браун.

Больше всего хлопот доставляли репортеры. Их было так много! И они все были умны и сообразительны, и я постоянно боялась, что они увидят во мне разумную. Они были весьма добры и вежливы со мной и очень осторожны в своих расспросах. Тот человек, что навещал меня поздно прошлой ночью, подошел к окну, пока репортеры пытались поговорить со мной, и велел медсестре позволить им со мной видеться, поскольку они могли помочь найти какие-то сведения обо мне.

После полудня доктор Филд пришел, чтобы опросить меня. Он задал мне несколько вопросов, многие из которых не имели никакого отношения к моему состоянию. Больше всего он спрашивал о моем доме, друзьях, и была ли я в отношениях с кем-либо, а также была ли я замужем. Он велел мне вытянуть руки и пошевелить пальцами, что я сделала без промедления, но потом я слышала, как он сказал, что мой случай безнадежен. Других пациенток спрашивали о том же самом.

Когда доктор уже собирался покинуть отделение, мисс Тилли Мэйард узнала, что находится в палате для душевнобольных. Она подошла к доктору Филду и спросила его, почему ее поместили сюда.

— До вас только что дошло, что вы в палате для безумцев? — спросил доктор.

— Да, мои друзья говорили, что пошлют меня в палату для терапии, чтобы там вылечили мою нервическую слабость, от которой я страдаю после болезни. Я хочу уйти отсюда немедленно.

— Вы нескоро уйдете отсюда, — ответил он, усмехнувшись.

— Если вы понимаете хоть что-нибудь, вы можете сказать, что я совершенно разумна. Почему бы вам не опросить меня?

— Мы уже знаем все, что нам нужно, — сказал доктор и оставил бедную девушку приговоренной к нахождению в сумасшедшем доме, возможно, до конца ее дней, не дав ей ни малейшего шанса доказать, что она душевно здорова.

Воскресная ночь была точным повторением субботней. Всю ночь мы бодрствовали из-за болтовни медсестер и их громкого хождения туда и обратно по голому полу коридоров. В понедельник утром нам сказали, что нас увезут в полвторого. Медсестры постоянно пытали меня вопросами о моем доме, и кажется, все они верили, что у меня был любовник, который плохо обращался со мной и повредил мой рассудок. Утром пришли новые репортеры; как неутомимы они были в своих попытках раздобыть какие-то новые сведения. Мисс Скотт отказалась допускать их ко мне, и я была благодарна за это. Если бы они смогли свободно разговаривать со мной, моя личность недолго оставалась бы тайной, так как многие из них знали меня в лицо. Заведующий О'Рурк пришел для последнего опроса и коротко переговорил со мной. Он записал свое имя в мою тетрадь, сказав медсестре, что я забуду о нем уже через час. Я улыбнулась, подумав, что не так уж уверена в этом. Он позвал нескольких людей, чтобы они взглянули на меня, но никто не знал меня и не мог ничего сказать обо мне.