Десять дней в сумасшедшем доме (ЛП) - [11]

— Снимите шляпу.

— Я не сниму ее, — ответила я. — Я жду парома, и я не хочу ее снимать.

— Ни на какой паром вы не пойдете. Вам пора бы уже уяснить, что вы в палате для сумасшедших.

Хоть я и знала это прекрасно, ее бесцеремонные слова потрясли меня.

— Я не хотела идти сюда. Я не больная и не сумасшедшая, и я не собираюсь здесь задерживаться, — сказала я.

— Вам придется задержаться здесь надолго, если вы не будете делать то, что велено. Так что вы снимите шляпу, или я применю силу, а если не сумею, мне стоит лишь дернуть звонок, чтобы вызвать помощника. Снимете шляпу?

— Нет, не сниму. Мне холодно, я хочу оставить ее надетой, и вы не заставите меня снять ее.

— Я все же дам вам еще пару минут, и если вы не снимете ее за это время, я применю силу и, предупреждаю, не буду особо осторожничать.

— Если вы снимите с меня шляпу, я сниму с вас чепец, не иначе.

Тут мисс Скотт позвали к двери, а я, испугавшись, что демонстрация упрямства может служить признаком разумности, сняла шляпу и перчатки и сидела тихонько, уставившись в пустоту, когда она вернулась. Я была голодна и с радостью увидела, что Мэри готовится к обеду. Подготовка была проста. Она пододвинула скамью к одной стороне голого стола и велела пациенткам собраться за ним, потом вынесла небольшие тарелки, на которых лежало по куску вареного мяса и по картошке. Еда не могла бы быть холоднее, чем была, даже если бы ее приготовили неделю назад, и не было никакой возможности посолить или поперчить ее. Я не пошла к столу, так что Мэри подошла к тому месту, где я сидела, и, передавая мне оловянную тарелку, спросила:

— Не завалялось ли у тебя мелочи, девочка?

— Что? — спросила я удивленно.

— Если завалялась мелочь, девочка, можешь отдать ее мне. Они все равно заберут ее у тебя, девочка, так что лучше бы я ее взяла.

Я понимала теперь, о чем она говорит, но мне не хотелось поощрять Мэри, так как это могло сказаться на ее обращении со мной, так что я сказала, что потеряла кошелек, что было недалеко от правды. Но, хотя я не дала ей денег, она не стала ничуть менее доброжелательной. Когда я отказалась от тарелки, в которой она принесла мне еду, она принесла мне другую, фарфоровую, а когда я не смогла съесть и кусочка предложенной пищи, она дала мне стакан молока и крекер.

Все окна в холле были открыты, и холодный воздух начал сказываться на моей южной крови. Когда стало почти нестерпимо зябко, я сказала об этом мисс Скотт и мисс Болл. Но они ответили отрывисто, что я нахожусь в бесплатном учреждении и нечего ожидать большего. Другие женщины тоже страдали от холода, а самим медсестрам приходилось носить толстую одежду, чтобы согреваться. Я спросила, могу ли я лечь в кровать, но они отказали мне. Наконец, мисс Скотт принесла старую серую шаль и, вытряхнув из нее моль, велела мне укутаться ею.

— Эта шаль не слишком хороша на вид, — сказала я.

— Что ж, кое-кому здесь жилось бы легче, не будь у него столько гордости, — заявила мисс Скотт. — В бесплатных учреждениях людям не стоит ждать милостей и ныть.

Я укутала плечи поеденной молью шалью, от которой пахло плесенью, и опустилась на плетеный стул, гадая, что будет дальше и не замерзну ли я насмерть. Мой нос был ледяным, так что я накрыла шалью голову и почти задремала, но тут шаль внезапно отдернули от моего лица, и я увидела незнакомого мужчину, стоящего передо мной рядом с мисс Скотт. Этот мужчина был доктором и сказал вместо приветствия:

— Я уже видел это лицо.

— Так вы знаете меня? — вопросила я с притворным рвением.

— Думаю, да. Откуда ты?

— Из дома.

— А где твой дом?

— Разве вы не знаете? На Кубе.

Он присел рядом со мной, пощупал мой пульс, изучил мой язык и наконец сказал:

— Расскажи мисс Скотт о себе.

— Нет, не хочу. Я не буду разговаривать с женщинами.

— Что ты делаешь в Нью-Йорке?

— Ничего.

— Ты работаешь?

— No, senor.

— Скажи, ты уличная женщина?

— Не понимаю вас, — ответила я с искренним отвращением.

— Я имею в виду, позволяла ли ты мужчинам обеспечивать себя и распоряжаться собой?

Мне хотелось дать ему пощечину, но я была обязана сохранять самообладание, так что я просто сказала:

— Понятия не имею, о чем вы говорите. Я всегда жила в своем доме.

После долгого ряда других вопросов, по большей части бесполезных и бессмысленных, он оставил меня в покое и обратился к медсестрам.

— Определенно, сумасшедшая, — сказал он. — Я полагаю, этот случай безнадежен. Ее нужно поместить туда, где за ней будут присматривать.

Так я успешно прошла вторую медицинскую проверку.

После этого моя уверенность в способностях докторов стала слабее, чем прежде, зато уверенность в себе возросла. Я верила теперь, что никакой доктор не может сказать, безумен человек или нет, пока ситуация не зашла слишком далеко.

Позже в тот же день пришли юноша и женщина. Женщина присела на скамью, пока юноша беседовал с мисс Скотт. Вскоре он вышел из сестринской и, лишь кивнув на прощание женщине, которая была его матерью, покинул госпиталь. Дама не выглядела больной, но, поскольку она была немкой, я не могла узнать ее историю. Во всяком случае, ее звали миссис Луиза Шанц. Она казалась потерянной, но когда медсестры принесли ей шитье, она принялась за него споро и умело. В три часа дня всем пациенткам дали жидкую овсяную кашу, а в пять вечера — чашку чая и кусочек хлеба. Мне повезло: когда они увидели, что я не могу заставить себя съесть этот хлеб или выпить ту жидкость, которая здесь гордо звалась чаем, мне дали кружку молока и крекер, точно такие же, какие я получила на обед.