Десну перешли батальоны - [59]

Пройдя несколько десятков шагов, поп Маркиан останавливался. Гробы опускали на землю. Все склоняли головы и стояли молча.

— По-о-оследний путь. По-о-след-ний путь… — гнусавил Маркиан.

Процессия свернула в проулок. Стало тесно. Процессия вытянулась длинной лентой. Конец ее терялся на главной улице.

Марьянка, поддерживая одной рукой крышку гроба, часто оглядывалась назад, испытующе останавливала свой взгляд на лицах провожающих. Никого из кулаков она не видела: убитых в последний путь провожали небогатые и беднота. На минуту Марьянка задержалась взглядом на высокой фигуре Бровченко, который вел под руку бледную Мусю, и быстро повязала голову красным платочком… Платок цвел на солнце, как красный мак. Это было для партизан условным знаком: им нечего бояться.

Процессия медленно вступила на кладбище. Под кудрявой сосной желтело четыре свежих холмика. Возле ям поставили гробы, люди склонили головы, плакали. Из гробов смотрели желтые лица с черными кругами вокруг запавших глаз.

Поп Маркиан быстренько читал молитвы. Крестьяне прощались с покойниками. Один за другим подходили люди к гробам, низко кланялись и в лоб целовали убитых. Уже Мирон и Гнат протянули под гробами веревки, уже мужчины взяли в руки молотки и гвозди, чтобы забить гробы навеки…

— Стой, остановись! Дайте нам с родителями попрощаться! — Через ров с винтовками в руках перепрыгнули Дмитро и Григорий. Торопливо подошли и опустились на колени рядом со своими женами, каждый перед гробом своего отца. Из лозняка вышли партизаны и стали цепью позади собравшихся. Поп Маркиан побледнел, начал обдергивать рясу, опасливо поглядывал на партизан. Надводнюк поцеловал отца, мать, несколько минут смотрел на них, стараясь на всю жизнь запомнить их лица, затем поднялся и взошел на холмик. Григорий присоединился к партизанам. К гробам приблизились Гордей и Павло. Все молча смотрели на прощание сыновей с родителями. Женщины приглушенно рыдали. Поп Маркиан прижался к сосне. Его руки дрожали.

— Мы пришли попрощаться с вами, наши дорогие родители, — сказал Дмитро тихо, но слова его слышали все — люди тесным кольцом окружили гробы и Дмитра, стоявшего на желтом холмике. Земля под ногами осыпалась и падала в ямы. — За что вас немцы расстреляли? За то, что мы, ваши сыновья, бьемся за правду, за свободу, за то, что мы выступили против помещика Соболевского и против Писарчука. Мы не покоримся! Так и передайте! — повернулся он к попу Маркиану. Тот от испуга присел под сосной. — Мы не покоримся! Мы будем бороться! Немцы пришли помогать Соболевскому и Писарчуку, они хотят задушить революцию. Мы хотим свободы, и мы добьемся ее! Революции немцам не задушить! Мы не дадим! Они издеваются над нами, вывозят в свою Германию наш хлеб, наш скот, наше добро. Крестьян пускают с сумой по миру. Мы немцев не звали, их звали паны! Кто не трус — иди к нам, будем бить немцев и панов! Пусть убираются туда, откуда пришли. Прощайте, родители! Вашего слова мы не забудем! Проклятие тому, кто забудет этот день…

— Смирно!..

Партизаны построились.

— К салюту готовсь!

Щелкнули затворы. Винтовки поднялись вверх.

— Пли!

Дружный залп. Второй. Третий.

— Прощайте! Кому немцы уж очень допекли — пусть придет в лес, вместе будем бить врага! Прощайте!

— Счастливой дороги, орлы!

— Прощайте… — зазвучало вокруг.

Не скрывая своей симпатии, люди смотрели вслед кучке отважных, вступивших в бой с многочисленным врагом.

Петр Варфоломеевич провожал партизан взглядом до тех пор, пока они не скрылись за первыми соснами.

— Отец Маркиан удрал… — сказала Муся.

Петр Варфоломеевич оглянулся. Крестьяне забивали гробы и опускали их в землю. Маркиана не было. Никто не заметил, как он скрылся. Люди группками уходили с кладбища. В проулке Бровченко и Муся встретили взвод немцев. Солдаты, запыхавшись, тащили два пулемета. В стороне, сжимая в руке револьвер, бежал Шульц. Он вспотел, задыхался, команду подавал хрипло и отрывисто.

Бровченко и Муся посторонились. Петр Варфоломеевич оглянулся на далекий сосняк, надежно укрывавший партизан, и усмехнулся.

— Это вам не беззащитные старики, господин Шульц! Они на вас нагонят страху, подождите… — прошептал он, чувствуя какое-то внутреннее удовлетворение от растерянности немецкого офицера.

Глава шестая

Уже в течение нескольких дней Муся замечала, что с Ксаной творится что-то неладное. Сестра изо дня в день все больше теряла свой самоуверенный вид, голова часто бессильно опускалась на грудь. У Ксаны уже не было прежней ее горделивой осанки. Под глазами легла синева, и по тусклому блеску Ксаниных глаз Муся догадывалась, что сестра часто плачет. Муся несколько раз пыталась поговорить с ней. Но Ксана всегда избегала этого.

Однажды во время обеда Ксана, едва притронувшись к еде, оказала:

— Яблоко я бы съела… Кислое-кислое…

Муся и Петр Варфоломеевич искренне посмеялись над ней: в июне яблоко! Но Татьяна Платоновна подняла глаза и по-матерински обеспокоенно взглянула на дочь. Ксана покраснела, спряталась за книгу, потом вскочила и выбежала из столовой. Родители переглянулись. Петр Варфоломеевич засопел, Татьяна Платоновна побледнела. Муся посмотрела на родителей и заметила в их глазах беспокойство. Несомненно, из-за Ксаниного поведения!.. Муся наскоро пообедала и, поблагодарив, побежала к сестре. Двери в комнату были заперты. Она стала на колени, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. Из комнаты долетали какие-то отрывистые грудные звуки. Муся догадалась, что Ксана плачет. Постучала. Сестра не ответила, но и всхлипываний больше не было слышно.