Десну перешли батальоны - [44]

— Кровью? Ой, боже! — испуганно переспросили женщины.

— Разве это шутка, когда ему снаряд в плечо ударил!

— Снаряд?

— Да вы не волнуйтесь, теперь он уже поправляется. Что ж тут, думаю, делать? Позвала я детей, перетащили мы его в хату. Воды я нагрела, раздела солдата, помыла, рубашку свою порвала, старенькая была, и рану перевязала. Плечо ему разворотило… От бабы Улиты, покойницы, царство ей небесное, я про травы всякие знаю. Стала я их варить да ему прикладывать… А он очнулся, спрашивает: «Знаете вы меня, тетка?» А я и говорю: «Нет, голубь, не знаю, кто ты, но раз ты с немцами бился, значит, из наших людей». А он и говорит: «Я из Боровичей, Марка Клесуна сын, Павло». Я, говорю, знаю твоего отца, знаю!.. Ну, он и просит: пойдите и пойдите, тетенька, к Харитине Межовой и скажите ее дочке, Марьянке, то есть тебе, где я, пусть придет. И просит, чтобы я людям о нем не говорила, а только вам. Я обождала, пока немного подсохнет, да вот и пришла. А ты уж и бежать собралась? — закончила она, глянув на Марьянку, которая быстро оделась и укладывала в узелок белье отца и хлеб…

Марьянка никак не могла идти рядом с Забужихой — та слишком медленно передвигала ноги. Девушка представляла себе раненого Павла и шла все быстрее и быстрее.

— Так ты, Марьянка, беги, а я уже как-нибудь и сама дойду, — посоветовала Забужиха. Марьянка охотно согласилась и направилась через овраг к хуторку. Дрожали руки у Марьянки, она вся похолодела, пока открывала дверь в хату Забужихи. Марьянка подбежала к постели. Обросший, бледный, обескровленный Павло дремал, лежа на левом боку. Два мальчика сидели на скамье и наблюдали за Марьянкой. Она наклонилась над Павлом и, прислушиваясь к его медленному дыханию, тихо поцеловала. Слеза упала на шею Павла. Он открыл глаза, с минуту смотрел на девушку и вскрикнул:

— Марьянка!..

Она присела возле него, гладила его голову, щеки, шею. Не скрывая своей радости, он ловил глазами каждое движение Марьянки.

— Тебе уже легче, Павлусь?

— Спасибо ей, — он обвел глазами комнату и, не найдя Забужихи, спросил: — А где она?

— Я ее опередила! На крыльях бы прилетела!

Павло взял руки Марьянки и прижал их к груди. Марьянка почувствовала биение его сердца, наклонилась и поцеловала Павла в губы.

— Хорошая… любимая… черноглазая… — шептал Павло, и оба улыбались. Мальчики тоже подошли к постели. Старший из них похвалился:

— А я дядино ружье поднял на лугу и спрятал на чердаке…

— Молодец, молодец, Алеша, оно еще пригодится! — Павло погладил русую кудрявую головку. — Что нового в селе?

Марьянка вздохнула. Не вспоминать бы об этих новостях!

— Немцы отбирают коров, свиней, птицу, яйца. Говорят, в воскресенье будут старосту избирать. Помещики возвратились!..

— Изберут, конечно, Писарчука. А ревкомовцев еще не трогают? Все дома?

— Все. Немцы ведь только три дня, как осели у нас, а то все шли дальше.

Павло шевельнулся, застонал.

— Хорошего не жди… Скажешь Надводнюку, где я. Вот я выздоровею, будем что-нибудь делать… Эх, Марьянка, не говорил ли я тебе — станут нам поперек дороги! Но это еще не конец! Пусть Писарчук не думает, что мы сдались! Моя винтовка еще в стрехе запрятана! — Павло опять застонал.

Пришла Забужиха. Женщины стали совещаться, как переодеть раненого в чистое белье. Марьянка грела воду, не спускала глаз с постели. Павло наблюдал за ней, довольный и повеселевший.

* * *

Вскоре Марьянка постучала в окно к Надводнюкам. Из хаты вышел Дмитро, хмурый, небритый.

— Марьянка, у тебя есть новости? — встрепенулся он, заметив, что девушка повеселела.

— Я от Павла.

— Павла?.. Ты шутишь, девушка? — не поверил Надводнюк.

Марьянка рассказала. Дмитро выслушал и посоветовал:

— Пусть остается на хуторе. В село ему не надо возвращаться. Узнают о нем немцы — расстреляют. Через несколько дней видно будет. Держи связь со мной и с Павлом.

Марьянка пошла домой.

Глава третья

Было воскресенье. На поваленном дубе курили Гнат Гориченко, Мирон Горовой и Тихон Надводнюк. Кирей стоял, заложив руки за спину. Невдалеке ходил немецкий патруль. Кирей шепотом сказал старикам:

— Вчера забрали откормленную свинью у Дороша Яковенко. Слышали? Черт его побери!.. Так и ждешь, что не сегодня-завтра придут и последнюю скотинку уведут со двора.

Мирон кивнул.

— Придут и заберут… Их сила.

Тихон Надводнюк глянул в сторону школы и заметил движение среди немцев.

— Видите?.. Строятся… К — кому-то пойдут. Пронеси, господи!

Немцы строились быстро. Вынесли пулемет. Старикам видно, как офицер достает из кармана френча лист бумаги и что-то говорит солдатам. Потом он отдал команду. Взвод четко ударил левой и, ритмично покачиваясь, пошел.

— К Лоши пулемет несут чистить! — старался угадать Гориченко.

— Ох, боюсь я… — и Тихон поднялся с колоды.

Немцы шли стройно. Плоские штыки и медные каски блестели на солнце. Сбоку легко ступал Шульц, в крагах, в галифе, со стеком в левой руке и сигарой в зубах. Он изредка бросал:

— Но-гу!..

И взвод еще сильнее ударял левой. Земля гудела под их шагами. Взвод приблизился к старикам. Шульц скомандовал:

— Стой!..

Взвод замер. Офицер поманил пальцем. Из строя вышел худощавый немец с густыми веснушками на носу. Из-под каски обильно сбегали грязные струйки пота. Он держал руки «по швам», глазами впился в грудь офицера. Шульц обращался к солдату на родном языке, солдат к крестьянам — на украинском: