Десну перешли батальоны - [21]

— Чего ты хочешь, Прохор? — оборвал его Надводнюк.

— Я говорю, не надо беспорядков… Все знают, что будет Учредительное собрание. Пошлем туда своих делегатов. Они и решат, как быть с помещичьей землей. Учредительное собрание никого не обидит… Всем будет хорошо. А теперь жить надо тихо, в согласии и в мире, как бог велит… Придет время, и всем будет хорошо… Я кончил.

— А комитет переизбрать! — раздался из толпы голос Клесуна.

— Варивода с Писарчуком — два сапога пара…

— Надводнюка в комитет!

— Надводнюка-а!

— Бояра!..

— Малышенко!..

— Логвина Пескового!..

— Писарчука! Писарчука!..

— Маргелу!..

— Клесуна Павла!

— Тяжкого!..

— Вариводу!..

— Орищенко!..

— Якова Кутного!..

Надводнюк стал вести собрание. К нему протискивались и называли своих кандидатов. Бояр записывал. Когда в списке оказалось десятка три фамилий, запись была прекращена.

— Голосуем. Бояр, проголосуй за меня.

Григорий вскочил на табурет.

— Кто за Надводнюка, Дмитра Тихоновича, поднимите руки… Выше там в углу!.. — Он довольно долго считал. — Сто пятьдесят четыре.

Записали. На табурете опять стоял Надводнюк.

— Продолжаем голосование. Кто за Бояра, Григория Кирилловича? — и стал подсчитывать голоса. — Сто двадцать один!.. Кто за Малышенко, Гордия Петровича? Девяносто шесть! — и записал. — Кто за Пескового, Логвина Сидоровича?

Логвин, уже пожилой крестьянин, в короткой свитке и в лаптях, стоял в кругу лозовчан. Он пожимал плечами и вслух говорил: «Я что ж?.. Я что ж?.. Как люди…»

За него подали около ста голосов. За Писарчука и Маргелу голосовали одни кулаки.

Надводнюк подсчитал и объявил результаты выборов. В новый комитет были избраны — Надводнюк, Бояр, Малышенко, Клесун и Песковой. Сход избрал председателем комитета Надводнюка и писарем — Григория Бояра. Кулаки сразу же ушли, а крестьяне еще долго не расходились. К столу подошел Бровченко.

— Фронтовики победили! — улыбнулся он.

Надводнюк настороженно посмотрел на него, вспомнил неожиданную стычку между Бровченко и Рыхловым и тоже улыбнулся.

— Да, победили… — сказал Надводнюк и подумал: «Куда ты гнешь, офицер?»

Бровченко и Муся направились к выходу. Муся была увлечена борьбой на сходе.

— Ну и интересно было! Не так, как у нас в гимназии.

— Не так?..

— А Владимир Викторович бежал! Испугался!

— Ты еще дитя, Муся, — серьезно произнес Петр Варфоломеевич и задумался.

* * *

Рыхлов, бледный и растерянный, метался по комнатам и ломал руки.

— Боже, боже!.. Что делается с Россией? Они сходят с ума… Мужики, хамы своими лаптями втаптывают в грязь честь и имя лучших людей страны! И этот мужицкий офицер стал их приспешником… Россия, куда ты идешь? Где тот, кто выведет тебя на прежнюю дорогу?.. Отзовись, и я первый пойду под твое благословение. Где ты? — выкрикивал Владимир Викторович, кидая в чемодан свои вещи. Его руки дрожали, дергались. Он мял костюмы, белье и беспорядочно втискивал все это в чемоданы и сундуки. — Поскорее отсюда, поскорее в город, где есть войска, какая-то защита!

Соболевский, вернувшись со схода, застал Рыхлова уже собравшимся в дорогу.

Куда вы? — как осиновый лист задрожал Платон Антонович.

— Владимир! — испуганно вскрикнула Глафира Платоновна.

— Немедленно собирайтесь! Немедленно! Уедем от этих бандитов! Разве вы не видите, что здесь делается? P-революция… убьют…

Этого панического утверждения было достаточно. Все бросились к комодам и гардеробам, начали набивать чемоданы, связывать узлы. На пол летели книги в кожаных переплетах с золотым тиснением, летели подушки, падали на пол флаконы духов, вазы, сервизы, в суете опрокидывали мебель, рассыпали бумаги. Соболевских подгонял страх за собственную жизнь, страх перед теми, кто еще вчера покорно гнул спину.

Глафира Платоновна всхлипывала и складывала в чемоданы всякую чепуху: альбомы, фотографии, фарфоровых зайчиков, цветочные вазочки. Владимир Викторович сердито орал:

— Не делай глупостей, Глафира! — и решительно выбрасывал все эти вещи из чемодана. Глафира Платоновна еще громче плакала и, подобрав выброшенное Рыхловым, снова набивала чемоданы, а Рыхлов опять все это выбрасывал на пол и орал еще сильнее.

— Марьянка, помоги барыне укладывать вещи! — крикнул он наконец.

Прибежала Марьянка и все, что ни попадалось под руку, совала в чемоданы.

Вдруг Нина Дмитриевна опустилась на стул и заявила:

— Я никуда не поеду.

Оторопевший Рыхлов посмотрел на тещу.

— Мама, не болтайте глупостей. Быстрее!

— Не поеду! Я нажила это добро — и теперь бросить его на разграбление? Не поеду!

— Жизнь дороже, мама!

— Не поеду! Они не посмеют! — решительно заявила Нина Дмитриевна. — Мы будем с Марьянкой стеречь. Будем, Марьянка?

Марьянка, не ответив, вышла из комнаты.

Вечерело. Накрапывал дождь. Глухо завывал ветер в саду. Огня не зажигали. В комнатах было грязно, набросано, словно после погрома. Сидор подал к крыльцу две пары лучших лошадей. Сидор и Марьянка выносили вещи и укладывали их в брички. Соболевские перед отъездом присели. Женщины обнялись и зарыдали. Платон Антонович всхлипывал. Ноги у него подкашивались. Рыхлов, сцепив зубы, проверял револьвер.

— Готово! — доложил Сидор.

— Ну, поехали. Остаетесь, мама?

— Остаюсь.

— Да хранит вас бог! — Владимир Викторович нагнулся, поцеловал ее в голову и вышел быстро из комнаты.