Десант в безвестность - [13]

На следующую ночь командир разведроты со старшиной 2 статьи Иваном Хорошиловым, рядовыми Павлом Талашевым и Михаилом Гуляковым сам пошел в секрет. Всю ночь они пролежали в прибрежном кустарнике, а на озере так никто и не появился. Зато под утро, когда с озера сошел туман и за их спиной взошло солнце, Ковалев смог рассмотреть в бинокль деревню на противоположном берегу озера и ее окрестности. Окуляры бинокля приблизили ее так близко, что виден был почти каждый дом. Освещенная солнцем деревня, вытянутая по берегу, была как на ладони. Только несколько домов, прятавшихся за соснами, не просматривались в бинокль, но по тому, как из-за деревьев поднимались тонкие нити дыма, комроты определил, что именно там и квартируют сейчас солдаты гарнизона.

Ковалев продолжал наблюдать за деревней. «Раз топятся печи, значит, кто-то должен появиться на улице», — подумал он и, не отрывая глаз от бинокля, всматривался в каждый дом. Его терпение наконец было вознаграждено. Из избы вышла группа людей. Они не спеша направились к центру деревни. Когда поднялись на пригорок, капитан рассмотрел, что это не финские солдаты — ни у кого из них не было оружия. Потом Ковалев заметил троих с автоматами в руках и понял: там пленные, а эти трое с автоматами — охрана. Их, вероятно, вывели на какие-то работы.

Вскоре группа пленных или гражданских, согнанных на принудительные работы, скрылась из зоны видимости, а Ковалев все следил и следил за деревней, водя биноклем из одного ее конца в другой…

Наступил полный рассвет со всеми его броскими и неброскими красками, обычный августовский рассвет, какой бывает в Карелии. Солнце уже поднялось довольно высоко, и с зарождением нового дня постепенно пробуждалась вся природа. Птичий гомон все сильнее вторгался в лесную тишину, в тростнике всплеснула какая-то рыбина, а над озером стремительно пронеслась свистя крыльями, пара уток.

— Товарищ капитан, закурить бы? — зашевелился лежавший рядом в кустарнике Талашев. — В горле все пересохло. Потихоньку, одну закрутку на всех?

Ковалев отрицательно качнул головой.

На мгновенье капитан оторвался от бинокля, закрыл глаза, которые начали болеть от увеличительных стекол окуляров. И тут же перед ним вдруг предстала родная донская степь, отцовский хутор Соленый и такая же августовская ночь, только по-южному сочная, темная, с теплым ласкающим ветерком. Летом он никогда не спал дома, в духоте, а забирал легкое шерстяное одеяло и отправлялся в сад, в небольшую сторожку, сооруженную отцом. Ароматный запах яблок, монотонное стрекотание сверчков долго не давали ему заснуть, и тогда он начинал мечтать, стараясь представить свое будущее.

А будущее рисовалось ему прекрасным. Он мечтал стать военным. В Новочеркасске, куда не раз ездил, встречались на улицах военные — стройные, аккуратные, в красивой форме, с начищенными до блеска пуговицами.

И вот он стал военным, а покрасоваться формой перед отцом и матерью, станичниками ему не пришлось — началась война. Да и парадную фуражку он надевал лишь несколько раз. Война разом перечеркнула все его представления о красоте, внешности, этике поведения. Даже природа воспринималась им не так, как раньше. И запах яблок отцовского сада остался в его памяти как нечто мещанское, излишнее, блаженное желание.

Война выдвинула на первый план совершенно иные человеческие качества, считавшиеся им ранее либо недостатками, либо даже низменными. Чем черствее, злее и грубее был человек, тем он надежнее считался на войне. Тот, кто шел в атаку с матом, с безжалостным стремлением убить во что бы то ни стало другого человека, оказался лучше аккуратненького, стройненького военного мирного времени. Ковалев и по себе заметил, как быстро огрубела его душа, раньше искавшая поэзии, как быстро изменилось его отношение к тем или иным человеческим качествам. И казалось, что все недавнее светлое, чистое ушло безвозвратно. Вот и сейчас это яблочно-детское воспоминание родных мест было чем-то неестественным…

Капитан Ковалев больно нажал пальцами на глаза, до темных кругов — видение исчезло, и он снова прильнул к биноклю.

Проснулась через полчаса и передовая. Где-то справа от разведчиков утреннюю тишину прорезала далекая автоматная очередь, затем дважды ухнул миномет.

Ковалев хотел было опустить бинокль и прекратить наблюдение, как вдруг увидел в окуляры небольшое матовое облачко, неожиданно появившееся из-за скалы за деревней. Спустя секунду-другую до него донесся глухой орудийный выстрел. Снова оттуда же выплыло матовое облачко и снова — выстрел. «Да там у них батарея!»— почему-то обрадовался увиденному Ковалев. Он напряг зрение — и опять из-за той же скалы рассмотрел матовый дымок. И опять с берега озера донесся орудийный раскат. «Точно, там у них батарея!»— капитан достал из кармана гимнастерки карандаш, листок бумаги и быстро набросал схему, где, по его мнению, укрывалась батарея противника.

В семь утра, когда прибыла смена разведчиков, Ковалев приказал внимательнее следить за озером, а сам покинул пост наблюдения.

штаб бригады 20 августа 1942 г., 12 час

20 августа капитана Ковалева вызвали в штаб бригады. Там он узнал, что разведрота работала все эти дни и ночи не только ради сбора данных об обороне частей 14-й пехотной дивизии финнов, противостоящих на их участке фронта, и что командование бригады решило провести операцию против финского гарнизона в Ондозере и разгромить его.