Десант из прошлого - [47]

Ульман усмехнулся.

— Никакой. И тот и другой — химики. У каждого свой круг специальных проблем. Нелепо винить ученого, если кто-то злоупотребляет его открытиями. «Полезной» и «вредной» науки не бывает. Я имею в виду, разумеется, точные науки, а не… — Ульман покрутил в воздухе пальцем. — А не демагогию.

— Одну секунду!.. А этот помешанный на войне ядерник Теллер — он тоже занят «наукой для науки»? А лагерные медики вроде Менгеле, они что, чистой науке служили, а не нацизму? Я уж не говорю о целых институтах, которые служат корпорациям и концернам, — им-то уж вряд ли приходится заниматься чем-либо иным, как только оправдывать деньги, затраченные на них господами.

Ульман зааплодировал.

— Браво, господин, пардон — товарищ Андреев! Вполне подходящий случай произнести одну из ваших коммунистических доктрин. Итак, видимо, только в вашем замечательном обществе ученые абсолютно свободны? Они, конечно, не находятся под контролем политики?

Андреев, сдерживая раздражение, спокойно сказал:

— Как же вам ответить, господин Ульман? Наших доктрин вы не любите. А я могу ответить вам только доктриной, потому что, во-первых, она отражает истину, а во-вторых, является моим собственным убеждением. Зачем же я буду отказываться от нее? Чтобы угодить вам?

Ульман слегка смутился.

— Мне это совершенно не нужно. Я хочу знать, что вы думаете.

— Извольте. Вот вам ответ: я считаю, что в разумно устроенном обществе наука служит передовым гуманистическим идеям. В свою очередь, ученые в таком обществе сознательно, с чувством гражданского и человеческого долга служат науке. Все гармонично. И естественно.

— Ваше общество вы считаете разумным? Ульман искоса взглянул на Андреева. Тот неторопливо прихлебнул кофе.

— Да.

Ульман швырнул в пепельницу сигарету. В глазах его светилось торжество.

— Прекрасно, господин доктринер. Прекрасно! Тогда объясните мне, как же получилось, что в вашем разумном обществе в сороковых годах кибернетику объявили идеалистической чушью? Разгромили генетику, травили выдающихся биологов. А результат? Заморозили биологию на добрый десяток лет. Как это случилось, а?

Андреев аккуратно поставил чашку на стол, встал, прошелся по веранде. Брэгг и Ульман, полуобернувшись, с интересом смотрели на него. Хотя Брэгг и не принимал участия в споре и даже испытывал некоторую неловкость, как хозяин дома, в котором совершено нападение на гостя, Александр Михайлович чувствовал, что Брэгг на стороне Ульмана. Чего добивается этот немец? Зачем он затеял бесполезный спор? Бравирует своей незаурядностью, оригинальностью суждений? А может быть, это его искренние убеждения. Так или иначе, отвечать надо. Он решил говорить начистоту. Остановился перед столиком.

— Вы задали трудную задачу, господин Ульман. Честно говоря, вспоминать о тех временах не хочется. Но что же делать… Такое было. Попробую объяснить. Кто-то из великих сказал: наши недостатки — продолжение наших достоинств.

У нас в стране науке придают такое огромное значение и оказывают ей так много внимания и заботы, что, согласитесь, люди имеют право от нее и многого требовать. Иногда эти требования даже превышают возможности науки. Вы знаете, какими фантастическими темпами развивалась наша экономика. А наука — вернее, кое-какие ее отрасли — по мнению некоторой части людей, топталась на месте, не отзывалась на злобу дня. Хотелось сразу многого. Хотелось поторопить, расшевелить, убрать с дороги все, что мешает. Вот так случилось и с биологией. Что могли предложить генетики в сороковых годах? Одни полутуманные идеи. А стране нужен был прежде всего хлеб. Тут агроном козырнул гроздьями ветвистой пшеницы. Это был убедительный аргумент. Ему поверили. И ошиблись. Что ж, разве разумное общество застраховано от ошибок? Но все это — ошибки разумного общества. И я в принципе разделяю мысли Джона Бернала: автономия науки, независимость ее от общества — нелепость.

Он замолчал, ожидая, что сейчас, последует новая атака. К его удивлению, Ульман, внимательно выслушав Андреева, только пожал плечами.

— Ваше право думать так, а не иначе, — сказал он миролюбиво. — По-моему, нелепость — вдохновение по заказу. Вы ссылаетесь на Бернала, я — на Гексли. Видеть своей целью лишь практические выгоды для кого-то? Меня этим не соблазнишь. И потом: и польза и вред — явления, так сказать, вторичные. Первично чистое исследование.

— Не скажите, — возразил Александр Михайлович. — Радиолокаторы и пенициллин, например, изобретали именно по заказу… Нужды общества натолкнули ученых, не так ли?

— И все же отвлеченное познание как самоцель… — начал было Ульман, но вдруг махнул рукой, рассмеялся.

— Мы с вами все равно не сговоримся, — дружелюбно проговорил он, заглядывая в опустевший кофейник. — Впрочем, это ведь и не обязательно. Продолжайте считать, что ученый что-то кому-то должен, пожалуйста. А я останусь при мнении, что ему наплевать на всех и вся, кроме своих теорий. Ну как, согласимся на ничью?

Андреев пожал плечами. Конечно, глупо было бы пытаться обращать упрямого немца в свою веру. Не затем он здесь.

— Вот что, господа, — сказал он решительно. — Я пришел к вам за помощью. Можете ли вы что-нибудь сделать для освобождения «Иртыша»?