Десант из прошлого - [31]

— Ну, ну, ты не очень, — лениво сказала Инга, подходя к столику, заваленному эхограммами. — Конечно, ничего интересного, да? А ты сядь к самописцу, смени Степу Хрищенко. Глядишь, и наткнешься на впадину.

Феличин саркастически хмыкнул.

— Боюсь, что все они еще в порядке… образования. Ты, Инга, извини, я не сомневаюсь, конечно, в гениальности нашего шефа, но пора бы кое-что уже и найти. А? Ваше просвещенное мнение, товарищ ассистент?

Девушка не ответила. Разочарованно перебирая бумажные ленты с ровными — увы, до омерзения ровными! — эхограммами, она ловила себя на мысли, что Костя прав. По расчетам Андреева выходило, что где-то здесь, под днищем «Иртыша», должны пролегать новообразовавшиеся трещины в ложе океана. Но показания бесстрастного прибора говорили другое: дно ровное, как тарелка.

— А наш эхолот, он не того?.. — спросила Инга, заранее зная, какой последует ответ.

Феличин сделал большие глаза.

— Что ты, родная, что ты! Он же новейший, он же сверхвысокочастотный, он же Сан Михалычем усовершенствованный!.. Упаси бог, при нем такое брякнешь. На берег спишет. Утопит!

— Вибратор мог засориться, — заикнулась было Инга, но тут же махнула рукой:

— А, ладно… Увидим. Включи «Спидолу», что ли…

— Слушаю и повинуюсь, ханум! — Костя с наслаждением разогнул спину, взял с тумбочки транзистор и протянул его девушке.

— Весь мир к вашим услугам.

Инга прошлась по шкале, и в маленьком помещении стало тесно от какофонии шумов и звуков.

— Поджазовей найди, успокаивает, — посоветовал Костя, вытирая ладонью потный лоб.

Девушка не отозвалась: металлический голос диктора, рассказывавшего по-английски о каких-то «летающих блюдцах», привлек ее внимание.

— О чем это, Инга-ханум? — поинтересовался Феличин. — На высоких скоростях шпарит, не уловлю.

— Помолчи, — шёпотом оборвала его Инга, морща лоб.

Минуты через три, когда голос в приемнике сменился джазовой мелодией, Инга убавила звук.

— Чепуха, — равнодушно сказала она и поставила «Спидолу» на стол. — Но забавная: будто бы над Гавайями и еще в двух местах замечены «летающие тарелки». Еще о каких-то странных радиосигналах, сверхмощных, на волне 21 сантиметр…

— Что-о? — На широкоскулом, большеротом лице Константина Феличина отразилось веселое любопытство. — 21 сантиметр? Это же космическая волна! И откуда же эти великолепные сигналы? Оттуда?

Он показал пальцем в потолок и подмигнул Инге.

— Нет… как будто, — неуверенно пробормотала Инга. — А впрочем… Нет, врать не буду — не разобрала… Поймала только хвост передачи. А чего ради ты так развеселился? Чушь!

— Не ска-жи-те! — многозначительно хмуря мохнатые брови, произнес Костя. — А вдруг? Знаешь, ханум, я бы руку дал себе отрезать, чтоб дорогих братцев по разуму посмотреть. Хоть одним глазком. В общем, ты думай как хочешь, а я возьму и поверю: так интереснее. Тарелочки летают, космические сигнальчики, всякое такое… Прелесть! Трам-та-ра-рам-пам-пам!..

— А ну тебя! Со скуки шалеешь, что ли? Смотри, клей уронил. Эх!..

Пренебрежительно махнув рукой, Инга вышла из лаборатории.

Моторист Геннадий Коршунов служил в торговом флоте четвертый год, и еще не было случая, чтобы он лишал себя удовольствия поспать подольше после ночной вахты. Однако нынешний рейс заставил его изменить своей привычке спал теперь моторист на удивление мало. И причиной, тому было присутствие на «Иртыше» светловолосой и большеглазой научной сотрудницы.

Геннадий Коршунов был влюбчив. Правда, никто на «Иртыше», кроме сигнальщика Ивана Чепрасова, его закадычного друга, не догадывался об этом. Напротив, все считали его хладнокровным увальнем, для которого все женщины на одно лицо — будь то Марина Влади или рябая Тося — буфетчица из владивостокского «Якоря». И только Иван знал, что этот увалень непременно влюбляется чуть ли не в каждом порту. Впрочем, Иван знал и то, что сердечные раны у друга заживают быстро.

Услышав накануне отплытия о том, что среди трех научных сотрудников есть женщина, Геннадий пропустил это мимо ушей. По его представлениям, женщина-ученый могла быть не иначе как пожилой засушенной особой в очках и темном одеянии. Вот почему он сразу потерялся, когда столкнулся на палубе нос к носу с высокой привлекательной девушкой, которая, мило улыбнувшись, о чем-то его спросила. О чем, он так и не понял: ее живое, чуть скуластое лицо, ее низкий певучий голос повергли Геннадия в состояние кратковременного шока.

С тех пор прошло около двух недель плавания, и для Коршунова этого оказалось более чем достаточно. Ивану Чепрасову пришлось теперь в полной мере испить чашу друга — исповедника и советчика.

Сама Инга нимало не догадывалась о сердечных томлениях рыжего, широкоплечего моториста. Ей казалось естественным, что он готов часами просиживать в лаборатории. Коршунов неплохо знал радиоаппаратуру и не раз говорил Инге о своей любви к науке и особенно к морской геологии. Ей нравилось, что Геннадий близко к сердцу принимает интересы экспедиции, и она не могла взять в толк одного: почему Коршунов недолюбливает веселого и добродушного Костю Феличина.

Когда Инга, слегка раздраженная приевшимся кривлянием Кости, вышла из лаборатории и поднялась по трапу на верхнюю палубу, моторист, застенчиво улыбаясь, поспешил к ней навстречу.