Дерзкий рейд - [140]

Аксакал долго еще напрягал свою память. Из прошлого, как из тумана, всплывали житейские советы бывалых степняков, они были просты и мудры, потому что их проверили многие поколения: когда встретишь пустой колодец, не предавайся унынию и отчаянию, не рыскай по степи в поисках других колодцев, ибо многие погибли, кружа почти на одном и том же месте; как бы ни было тяжело, спасение только в движении, — собери силы и иди вперед, иди по караванной тропе, не сворачивая, и доберешься до иного колодца: не вся же степь безводная!

Об этом и поведал бойцам старый охотник.

Джангильдинов все же знал, что сейчас решающее слово за ним. Он внешне сохранял на лице спокойствие и даже суровость. Что ждет отряд впереди — никто не знал. Есть ли вода в колодцах — никому не известно. Враждебная пустыня хищными глазами взирала на людей, которые были похожи на мелких букашек, дерзнувших влезть на огромную шершавую ладонь степи…

В эти минуты Алимбей припомнил свои скитания по разным странам Востока, блуждания в Аравийской пустыне. Тогда он и несколько бедуинов чуть не погибли в песках от жажды. Смерти он тогда не боялся. Жизнь его была безрадостной, бесцельной.

Иное сейчас. Не о смерти он думал, а о слове, данном в кремлевском кабинете, о том большом деле, которое доверили ему.

— Послать в разные стороны разведку. А остальным — вперед! — приказал Джангильдинов, первым тронув своего коня.

Отряд молча снялся и двинулся в путь, которому, казалось, не будет конца…

6

Джэксон понуро брел за повозкой особого отдела. Невеселые думы роем проносились в его голове. Судьба как будто бы надсмеялась над ним. Сначала принесла избавление от смерти в песках, дала короткую передышку и теперь снова бросила в дикой степи. Баклажку с теплой мутной жидкостью Сидней привязал к поясу под гимнастеркой. Подальше от соблазна, подальше от чужих глаз. А в переднем кармане лежал сверток с крупными зернами соли. Это он сделал по совету Малыхина. Валентин знал от моряков, побывавших в дальних плаваниях в океане: кристаллик соли на языке спасает от мук жажды, притупляет ее.

Джэксон шел не оглядываясь. Он знал, что за отрядом оставались лишь трупы павших и прирезанных лошадей да ненужные, обременительные вещи.

Мурад двигался с ним рядом. Как и многие бойцы, туркмен отдал своего коня в упряжку, чтобы везти груз. И хотя ему было также невмоготу, он, однако, не подавал вида. Стыдно признаться в своей слабости. Как-никак сын степей.

Джэксона и Мурада обогнал комиссар, ободряюще кивнул им. Возле повозок, на которых везли раненых, Степан придержал коня. Он помрачнел, увидев, какие мучения испытывают бойцы, обвязанные бинтами, и протянул пожилому санитару свою баклажку:

— Раздай… По глотку.

Тот приподнял голову и протянул руку. Потряс баклажку, убеждаясь в наличии влаги, тихо сказал:

— Добро, комиссар… Я им всем поровну разолью…

Степан, не оглядываясь, отъехал от повозки. Он старался не думать о воде, но мысли все равно возвращались к прозрачной и бесцветной жидкости. Сколько долгих и палящих дней осталось позади, когда последний раз делили затхлую, солоноватую, теплую воду из кожаных мешков, которые несли на своих спинах верблюды.

«Никогда не ценил воду, не знал, что она главная в жизни, — думал Степан. — А сейчас, когда месяц не видал ее спокойной пружинистой глади, не слышал привычного журчания ее потоков, когда ее вообще нет, — только сейчас начинаю понимать и ценить это замечательное жидкое вещество, без которого нет ни богатства, ни счастья и даже самой жизни — нет ничего на земле!»

Жажда сухой щеткой царапала горло, и казалось, если бы была возможность, выпил бы целое море. Степан вспомнил неоглядную гладь Каспия, блекло-голубую, переливающуюся и спокойную, как стекло, Волгу. Неужели они плыли по воде, простой, светлой и несоленой, по воде, которую можно пить, и пить, и пить, и пить…

От воспоминаний запершило в горле. Он с трудом высунул язык и лизнул губы, особенно нижнюю, иссеченную ссадинами и трещинами, на которых запеклась кровь.

Чтобы не думать о воде, Степан стал думать о заводе. Он всегда думал о своем Гужоновском, когда не думал о воде. Завод казался далеким и нереальным, как вчерашний сон. И в то же время завод был для него источником жизненной энергии, рождал веру и вселял надежду.

Покачиваясь в седле, Колотубин мысленно проходил по заводскому двору, словно он уже был директором, заглядывал в каждый цех, прислушиваясь к советам мастеровых. И обдумывал идею, что родилась в тот день, когда вызвали к товарищу Свердлову и он в Кремле увидел, как под гармонь курсанты бегом таскали тяжелые носилки с песком и засыпали глубокую воронку от разорвавшегося снаряда. Под музыку работа лучше спорится! И Степан мечтал, чтобы в каждом цехе зазвучала гармонь или веселый марш оркестра. Можно на первых порах гармониста посадить или граммофон поставить. Потом разбогатеем, купим и нужные музыкальные инструменты… Работа по-новому пойдет, она будет радость приносить пролетарскому сердцу.

Обязательно так будет, когда вернется из похода…

Глава тридцатая

1

Бойцы, опустив головы, мерно покачивались в такт неторопливому ходу животных, устремив воспаленные, слипающиеся глаза в одну точку — в нечесаную гриву или на луку седла. Одурманивающий сон охватывал, обнимал их за плечи, убаюкивал. А над головой у каждого висело жгучее солнце и, казалось, целило своими лучами в спину и темя, словно вбивало раскаленные гвозди.