Дерзкие мечты - [87]

Она протянула руку и оттерла краску с его подбородка.

— Столько, сколько ты этого захочешь.

— Долго это не продлится, — ответил Аллин, поднося ее руку к губам. — Лишь одну или две вечности.

Этими фразами, как ни милы и приятны они были, и ограничивались их разговоры о будущем.

Временами Вайолетт задумывалась о том, как долго это может еще продолжаться, но, когда она пыталась заговорить об этом с Аллином, он отшучивался, рассказывая о каком-нибудь развлечении, или выходил купить ей новую шляпку. В конце концов она поняла, что он просто не хочет разговаривать на эту тему. К тому же она не была уверена, что у него есть какие-то планы на будущее. Случаи, подобные тому, который произошел на вокзале, больше не повторялись. Если за ними и следил кто-то, то они этого не замечали.

Однако Вайолетт порой казалось, что она живет какой-то нереальной жизнью. Она думала о том, что надо написать домой своим сестрам и жене младшего брата Гилберта, с которой они дружили с детства, но не могла найти нужных слов, чтобы рассказать все, что с ней произошло. Она знала, что они будут ждать от нее объяснений. Потребуют, чтобы она сообщила, когда собирается вернуться в Луизиану, если она вообще намерена возвращаться. Они захотят узнать о Гилберте, о том, будет ли он с ней разводиться, и сколько времени он проведет в Европе. Ответы на многие из этих вопросов от нее не зависели, она просто не знала, как на них отвечать. Так что писать еще не пришло время. А поскольку она никому не сообщила о своем теперешнем местопребывании и о том, что оставила Гилберта, то и новостей из дома она не получала. Вайолетт оказалась оторванной от всего, что когда-то ей было близко и знакомо.

Аллин любил ее, был предан ей, являлся ее единственной надеждой, но она не могла отделаться от мысли, что будет делать, если он вдруг решит ее покинуть. Собственных средств к существованию у нее не было. Она могла бы написать в Луизиану, чтобы ей прислали денег на обратный путь, однако пройдут недели или даже месяцы, прежде чем родственники все устроят. Но сможет ли она сама продержаться все это время? И то только в том случае, если ей будет позволено вернуться в Новый Орлеан. Ведь ее семье и ей самой придется смириться с тем, что к ней станут относиться как к падшей женщине, покинувшей мужа ради любовника-художника. На самом деле все было не так, но переубеждать новоорлеанских сплетников было бы бесполезно.

И поэтому в глубине души Вайолетт испытывала страх. В ней поселился этот безотчетный ужас, избавиться от которого было невозможно. Наверное, поэтому она не очень удивилась, когда однажды вечером раздался грозный стук в дверь.

Савио пошел открывать и через некоторое время поднялся наверх узнать, согласен ли синьор Массари принять двух господ, желавших видеть его немедленно. Лицо Савио, когда он передавал визитные карточки, было мрачным.

Аллин, нахмурившись, долго смотрел на карточки, потом глубоко вздохнул и расправил плечи. Наклонив голову, он сказал:

— Передайте, что я, скоро спущусь.

— Кто это? — спросила Вайолетт, когда Савио вышел. Она взяла Аллина за руку, как будто хотела его поддержать.

— Не беспокойся, к Гилберту это не имеет никакого отношения, — сказал он, накрыв ее руку своей. — Это то, о чем давно следовало позаботиться.

Она не смела настаивать — не имела права вмешиваться в ту жизнь, которую он вел до того, как встретился с ней. И все же ей не хотелось, чтобы он шел туда, все ее естество восставало против этого.

— Это действительно необходимо? А если это западня? Аллин притянул ее к себе, взял ее лицо в свои ладони и прижался губами ко лбу.

— Я благодарен тебе за заботу, но обмана здесь быть не может. Верь мне. Я скоро вернусь.

Однако не было его довольно долго. Вайолетт не собиралась подслушивать, но громкие голоса на улице заставили ее выйти на лоджию. Посетители стояли у каменных ступеней дома, где их ожидала гондола. Аллин вышел вместе с ними.

Один из пришедших, судя по голосу, человек пожилой, стоял, потрясая сжатым кулаком, и лицо его было искажено гневом. Он говорил по-французски с таким акцентом, что понять его было весьма трудно.

— Вы могли иметь такую власть, о которой можно только мечтать. Придет время, когда вы горько пожалеете о том, что отвергли.

— Мне не нужно этого и никогда не будет нужно, — голос Аллина был тверд. — Ваша страна — не моя страна и никогда не была моей.

— Упрямый осел. Мы пошли бы на все ради вас. Для нас это было бы великой честью. А вы позорите себя тем, что отвергаете нашу преданность.

— Я постараюсь это пережить.

— И ваша страна — тоже. Такой случай выпадает редко — вы могли бы спасти многие жизни, могли бы изменить все. Все!

— Или ничего, — отозвался Аллин устало, как будто продолжая давний спор. — Некоторые вещи нельзя изменить за десятилетия, даже за века. Мой отец пытался сделать это.

— Ах да, ваш отец! Он обещал свободу, справедливость, но где все это? Напрасно сердца наши жаждут их. Помните об этом! Хорошенько помните.

— Это единственное, что я могу вам обещать, — ответил Аллин.

Пожилой человек возмущенно хмыкнул, потом повернулся и вместе со своим спутником вошел в гондолу. Когда гондола выплыла из тени, Вайолетт увидела, что это не люди с вокзала, как она боялась. И не те двое, которые следили за ними в Париже. Мужчины в гондоле были крепкого телосложения, с гордой, почти военной выправкой. Они были безукоризненно одеты, начиная от шелковых платков и кончая отменными кожаными ботинками. Но почему-то казалось, что в их облике чего-то не хватает, возможно, оружия.