Дерзкие мечты - [113]

Гилберт похудел, его лицо осунулось и покрылось морщинами, он словно постарел лет на десять. Руки заметно дрожали — множество ликерных графинчиков с серебряными пробками на боковом столике были почти пусты. Когда Вайолетт представила Джованни, Гилберт бросил на него тяжелый взгляд и далее игнорировал его присутствие, словно юноши не существовало вовсе.

— Итак, — хрипло сказал он, с подозрением глядя на ее живот, — я вижу, что у тебя все идет как нельзя лучше.

— Да, но у тебя тоже, — вежливо ответила Вайолетт, посылая предостерегающий взгляд Джованни, который дернулся на стуле и сжал кулаки.

— Поскольку до этого момента ты не считала нужным дать мне знать, что ты еще жива, я заключаю, что тебе что-то очень нужно, раз ты приехала сюда, — продолжал он отнюдь не приветливо.

— Новости, — кивнула она, — всего лишь новости.

— Тогда объясни, почему я должен тебе их рассказывать? Надежда встрепенулась у нее в груди.

— А тебе есть что рассказать?

Не обращая внимания на ее вопрос, он продолжал недовольным тоном:

— Моя дорогая Вайолетт, ты когда-нибудь принимала во внимание мои чувства? Ты хоть раз подумала, что я могу о тебе беспокоиться? Тебе никогда не приходило в голову, что твое исчезновение могло вызвать у меня мысли о похищении, о том, что тебя украли бандиты? Ты не могла послать мне хотя бы записочку и сообщить, что ты жива?

Прежде чем сделать для нее хоть что-то, он должен наказать ее, осыпать упреками за все волнения и неудобства, которые она ему причинила. Он ничуть не изменился.

— Сожалею, если тебе было больно, — медленно произнесла Вайолетт, — но и мне тоже.

— И тебе? Это уже что-то.

Было совершенно очевидно, что он настолько погружен в свои чувства и озабочен своей потерей, что у него просто не укладывается в голове возможность наличия мыслей и чувств у нее. Она вдруг снова остро ощутила всю бессмысленность своего брака, поняв, что Гилберт любил вовсе не ее, а лишь ее образ в своем воображении, то есть порождение себя же самого, или как свое имущество, а не живую женщину из плоти и крови, каковой она в действительности была.

— Есть новости из дома? — спросила Вайолетт.

— Я получил несколько строк, в основном — вопросы: почему ни ты, ни я не пишем? Я сослался на ненадежность почты по причине войны и на то, что нечего особенно рассказывать, поскольку я почти не приблизился к цели своего путешествия.

Нечего особенно рассказывать! Что ж, это лучше, чем если бы он жаловался на нее своим или ее родственникам. Ей следовало поблагодарить его, и она бы это сделала, если бы не знала, что он руководствовался только одним мотивом: избежать собственного унижения.

— Ты не собираешься возвращаться в Новый Орлеан раньше, чем планировалось? — спросила Вайолетт.

— Из-за твоей измены? Отнюдь нет. Я не вижу, как одно связано с другим. Кроме того, в любом случае для особняка нужна еще кое-какая мебель.

— Я рада. Мне неприятно было бы думать, что я разрушила твои планы. — Она помолчала, сжав на коленях руки в перчатках. — А теперь, пожалуйста, ответь на вопросы, которые были в моем письме. Ты должен сказать мне, видел ли ты Аллина после Парижа хоть раз? Не говорил ли он с тобой обо мне, не делал ли каких-нибудь предложений на случай, если он… если я останусь одна? Я должна это знать.

Гилберт долго смотрел на нее и наконец произнес с тихим удовлетворением:

— Он тебя бросил.

— Не по своей воле, — сухо сказала она.

Необходимость сдерживаться ради получения важных для себя сведений становилась непосильной задачей для Вайолетт. Вспыхнувший гнев вытеснял все соображения благоразумия.

— По чьей же? Что еще могло оторвать его от женщины, которая носит его ублюдка?

Джованни вскочил, шагнул к Гилберту и, схватив его за галстук, поднял на ноги. Вайолетт не успела даже поднять руку, чтобы остановить его. Глядя прямо в глаза Гилберта, итальянец сказал:

— Извинитесь перед мадонной. Быстро.

Тот молча смотрел на Джованни. Его лицо покраснело, а на лбу вздулись налившиеся кровью сосуды. Он начал задыхаться и хрипеть.

— Джованни, прошу тебя, — сказала Вайолетт, с трудом поднявшись на ноги. — Ради меня.

Джованни не произнес ни слова, но не ослабил хватки.

— Да, я… погорячился, — с трудом прохрипел Гилберт. — Я не должен был так говорить о леди.

Но Джованни не отпускал его, а, наоборот, встряхнул как следует. Гилберт испуганно переводил вылезшие из орбит глаза с Вайолетт на итальянца и обратно.

— Что касается Массари, то я его не видел.

Джованни разжал руку. Гилберт плюхнулся на свой стул, едва дыша. Молодой итальянец отступил и, взяв Вайолетт за руку, встал рядом с ней.

— Мне кажется, — спокойно сказал он, — здесь мы уже сделали все, что могли.

Глаза Вайолетт потемнели от отчаяния.

— Да, — согласилась она. — Едем домой.

22

В тот день дул теплый мартовский ветер, светило ослепительно яркое солнце. В наполненном ароматами воздухе трава, казалось, росла на глазах, а фруктовые деревья развернули белые и розовые соцветия, словно вывесили флаги в честь наступления весны.

Тень каменных оград виллы еще удерживала зимний холод. Вайолетт с дневником в руках вышла в сад ближе к полудню, когда там стало теплее. Джованни подставил ей под ноги скамеечку, чтобы не отекали лодыжки, и набросил на плечи шаль на случай, если в прозрачной тени оливы станет прохладно.