Дерзкая и желанная - [45]

Иисусе, какой удобный случай!

– Оливия, я…

– Но я не хочу говорить об этом сейчас. – Она промокнула глаза салфеткой. – Расскажи, как росла твоя страсть к Египту.

Чувствуя, что ей нужно время, чтобы справиться с эмоциями, он продолжил:

– Я прочел все, что мог, о древних цивилизациях. После экспедиции Наполеона по египетской теме было написано множество исследовательских томов с картами гробниц, чертежами и рисунками, но я пришел в отчаяние, когда не нашел в книгах ответов на все свои вопросы. Мне хотелось знать, как были построены пирамиды и какой была жизнь у тех, кому выпал не слишком счастливый, на мой взгляд, жребий родиться фараонами. Я решил, что предпочел бы копаться в песках египетской пустыни, а не листать пыльные книжные страницы.

– Стало быть, стремление понять древних египтян привело тебя к изысканиям.

Он на минуту задумался.

– Меня интересуют и другие древние цивилизации или, скорее, возможность обнаружить связующие нити между нами и теми, кто жил тысячи лет назад. Одному французскому лингвисту удалось расшифровать часть иероглифов, найденных в гробницах. Если мы сумеем прочесть оставленные послания, то сможем понять.

– И, таким образом, узнать, что не так уж они от нас отличались.

– Да, – с признательностью отозвался Джеймс. – Мне нравится представлять, что мы связаны своей человеческой природой – своей потребностью любить и быть любимыми.

О, господи! Он лепечет, как идиот.

Оливия вздохнула.

– Как красиво. Кто бы мог подумать…

– Что именно?

– Что ты такой романтик.

– Я не романтик, – возразил он твердо, – а самый что ни на есть реалист.

Она послала ему понимающую улыбку.

– Ну конечно же.

– Помимо всего прочего, эта цивилизация многого достигла. И сама земля, и люди такие незнакомые и экзотичные. Жду не дождусь, когда пройдусь по узким улочкам Каира, проеду по песчаной пустыне и увижу пирамиды и сфинксов.

Оливия откинулась на спинку стула и кивнула.

– Кажется, я понимаю.

– Правда? – Его объяснение нельзя было назвать удовлетворительным, но он не удивился, что ей удалось что-то извлечь из его бессвязного лепета: она всегда понимала его с полуслова.

– В отличие от тебя мне было комфортно жить в своем безопасном, знакомом мире и никогда не хотелось путешествовать по дальним странам. Но ты говоришь об этом с такой страстью, что, возможно, теперь мое мнение изменится.

– Я не пытался…

– Знаю. Просто я рада, что наконец поняла. И от этого сегодняшний вечер кажется еще более волнующим.

– Да?

Она положила салфетку на стол и улыбнулась.

– Вне всяких сомнений. Заканчивай обед, и сам все увидишь.

Он скользнул взглядом по нежному изгибу шейки и соблазнительной выпуклости груди, питая бесстыдную надежду действительно увидеть все.

Оливия сделала изрядный глоток вина. Джеймс был сегодня каким-то особенным. Волнующая мужская сила и шарм были такими же, как всегда, но сегодня Оливия почувствовала то, чего за все годы, что знала и любила его, никогда прежде в нем не видела: уязвимость.

Впервые он перестал быть Эвериллом – блестящим поверенным, непревзойденным боксером и отважным исследователем, – а стал просто… Джеймсом. Джеймсом, который беспокоится о своей семье и волнуется за собственное будущее, как и все остальные простые смертные.

И от этой открытости, этой честности, которую видела в его неотразимых зеленых глазах, она чувствовала слабость во всем теле.

Но вечер только начинался, и преисполненная нетерпеливого ожидания, Оливия сказала:

– Я подумала, что можно было бы сегодня еще немного порисовать… если ты не против.

– Нисколько. Принести рисовальные принадлежности? Поставить стулья на место?

– Пока не надо. На сей раз мы поступим по-другому.

Его вилка зависла в воздухе.

– По-другому?

Она кивнула.

– Мы поменяемся ролями: я буду моделью, а ты – художником.

– Да, но…

Она приподняла край скатерти, вытянула из-под стола саквояж, водрузила себе на колени, словно не слышала его, продолжила:

– Мне только понадобится твоя помощь, чтобы разместиться.

– Оливия, я не рисую.

– Поставь стул ближе к окну, так, как раньше, и помоги мне туда перебраться.

– Художник из меня совсем никакой, – гнул свое Джеймс. – Попытаться описать тебя словами еще могу… могу воспользоваться числами и замерами, чтобы ухватить твою сущность, но о рисовании не может быть и речи.

Оливия поморщилась и не преминула высказать недовольство.

– Джеймс, мы оба знаем, что ни слова, ни цифры не способны описать мою суть. А если ты думаешь, что я позволю тебе приблизиться ко мне с измерительной лентой, то горько ошибаешься. Кроме того, ты ведь даже не пробовал рисовать. Как можно называть себя археологом, если не имеешь маленького блокнотика, в котором делаешь зарисовки своих находок?

– Я свои наблюдения записываю, а не зарисовываю.

Оливия распрямила спину.

– Я не какой-то пыльный, безжизненный артефакт, зарытый на берегу Нила. Я та девочка, которую ты знаешь уже десять лет, и та женщина, которую ты недавно целовал. И ты будешь меня рисовать.

Джеймс изумленно воззрился на нее. Проклятье! Да перед ней устоять невозможно.

– Что ж, будь по-твоему. Но предупреждаю: результат тебе не понравится.

Бог ты мой! Она не ожидала сопротивления на столь ранней стадии, а ведь самая рискованная часть еще впереди.