Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - [5]
«Сто прапорщиков хотели изменить весь государственный быт России», приговорил мятеж государственный человек А. С. Грибоедов, освобожденный из-под следствия ввиду глубинного понимания происходящей дурнины и упорно записываемый в декабристы безмозглыми литературоведческими тетушками. Между Чацким и Репетиловым, если вглядеться, невелика разница: оба пламенные позеры-балаболки внутри состоятельного круга.
Гордая максима «Сможешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь» касается исключительно личного выбора, а не выведения под картечь батальона замороченных нижних чинов. Если вслепую ведешь в дело войска — обязан победить: захватывать артиллерию, изолировать штабы, блокировать возможное сопротивление, а если сил заведомо не хватает — не лезть. Ибо жертвенность твоя спроецируется на тысячи непричастных и не подписывавшихся класть голову ради чудесных абстракций. Освобождение крестьян и раздел землевладений означали глобальный отъем собственности у правящих классов — странно было бы ожидать, что все это не окончится всеобщей гражданской войной. Вопрос: кто из прапорщиков готов был стрелять в своих вчерашних соучеников по царскосельскому лицею? Кому страдания беспорточного землепашца (которого большинство и в глаза не видело) были роднее переживаний брата по дворянскому классу?
Режиссер Кравчук, когда-то наворотивший глазуновских пошлостей в «Адмирале», ныне снял довольно спокойное кино близко к тексту следственных протоколов. Именно этого ему и не могут простить. Все прежние стихи и фильмы о декабризме потому и являются нагромождением теней, восклицаний, батальонной беготни и горячечных сходок при свечах, что последовательное изложение событий покажет их полную сумятицу и чудеса дезорганизации. Продюсеры Эрнст и Максимов первыми осознали абсолютную неопределенность современного общества относительно вопроса, кто же тогда был прав — 29-летний царь или 30-летние мятежники. Они же впервые укоренили в общественном сознании факт, что из пяти казненных трое (все офицеры) вообще не были на Сенатской площади, ибо принадлежали к Южному обществу. И что самым проблемным для управления в России является период междувластия, когда одно царствование уже закончилось, а другое еще не началось.
Так что ключевым моментом, к которому сегодня готовятся обе (обе!) стороны, будет 2024-й, год окончания инвеституры нынешнего президента.
Как раз почти 200 лет известным событиям набежит.
1857. Колокол[2]
200 лет Герцену
Однажды на Ленинских горах 13-летние Саша Герцен и Николенька Огарев поклялись дружить против самодержавия. Самодержавию в лице 29-летнего принца Коли и его 7-летнего сына Саши Романовых это в дальнейшем доставило немало хлопот.
Про Герцена у нас известно непростительно мало.
Знают, что его разбудили декабристы и про ту самую Аннибалову клятву. Знают, что на улице Герцена Дом медиков, а на перпендикулярной улице Огарева — Дом милиционеров. Даже то, что ему принадлежит второй из самых нудных русских вопросов «Кто виноват?», известно не всем.
Короче, вполне хармсовский образ.
Меж тем, Герцен и впрямь был связующим звеном меж дворянским сопротивением десятилетия после наполеоновских войн и мощной разночинной волной времен крестьянского освобождения, меж сектантством и массовой оргработой. Проще — меж двумя Александрами, в самую черную пору Николаевского правления, немало поспособствовавшего русскому регрессу и русскому бунту. Об оловянных глазах государя писали многие — но герценское «взлызистая медуза с усами», вне всяких сомнений, войдет в золотой фонд протестной журналистики.
В пору, когда все заткнулись, Герцен писал из-за рубежа с производительностью Дмитрия Быкова и, что называется, глаголом жег. Уже приходилось писать, что неизвестный науке зверь русская интеллигенция заместил собою бездействующее православное духовенство, веками не исполнявшее возложенную на самое себя миссию пробуждения добрых чувств и защиты малых от произвола. РПЦ, как и всякая церковь Востока, всегда выступала на стороне светских властей (кроме единственного случая, когда атеистическая власть ее в упор не признавала) — а русское самодержавие меньше всего подходило под максиму «Всякая власть от Бога». Герцен десятилетиями отменно тонко и умно говорил грамотному русскому, что такое хорошо и что есть плохо — и от него порядком доставалось не только и не столько самовластью и реакции, сколько брату-радикалу; последним еще и много чувствительней — ибо жандармерия и «полицействующие попы» сами как на ладони, а навешать плюх байроническим сектантам революции мало кто решится. При всем республиканизме А. И. активно не одобрял встречных драконовских мер новых выборных администраций и уже в общеевропейской волне революций 1848 г. со своими четырьмя языками занял место духовного арбитра восставшей Европы. Тем же моральным авторитетом «писем издалека» обладал позже Горький, а еще позже Солженицын — только они его размотали, а Герцен нет. Символично для русской мысли, что все трое по полжизни провели на чужбине в изгнании и пользовались там куда большим респектом, чем дома; да и не бедствовали. Агонизирующему самодержавию следовало всяко приближать их, а не гнать; но ни одно самодержавие понятия не имеет, что оно агонизирующее — в противном случае никому б не помешало хотя б в неделю раз слушать слово светского пастыря. С этой периодичностью и выходил герценский «Колокол» (весьма характерное название) и горьковские «Несвоевременные мысли». С их весом они вполне могли стать мостом меж оппозицией и двором — кабы последний хоть минуту был готов на мировую (Солженицын тут не годится: темпераментом он был классический раскольник с амбицией, вот и кончил ископаемой пародией на самое себя).
Эта книга рассказывает об истории советского кино, точнее, через призму кино — об истории страны, ее народа и культуры. Увлекательное, познавательное и остроумное чтение от одного из лучших и уж точно самого едкого кинокритика России.
В первой книге Дениса Горелова «Родина слоников» об истории страны, народа и культуры рассказывалось через призму истории советского кино. Новая книга выбирает другую оптику – иностранные фильмы, на которые валил толпами, которые любил и знал наизусть, на которых в конечном счете вырос советский человек. Книга содержит нецензурную брань.
«Кто лучше знает тебя: приложение в смартфоне или ты сама?» Анна так сильно сомневается в себе, а заодно и в своем бойфренде — хотя тот уже решился сделать ей предложение! — что предпочитает переложить ответственность за свою жизнь на электронную сваху «Кисмет», обещающую подбор идеальной пары. И с этого момента все идет наперекосяк…
Бен Уикс с детства знал, что его ожидает элитная школа Сент-Джеймс, лучшая в Новой Англии. Он безупречный кандидат – только что выиграл национальный чемпионат по сквошу, а предки Бена были основателями школы. Есть лишь одна проблема – почти все семейное состояние Уиксов растрачено. Соседом Бена по комнате становится Ахмед аль-Халед – сын сказочно богатого эмиратского шейха. Преисполненный амбициями, Ахмед совершенно не ориентируется в негласных правилах этикета Сент-Джеймс. Постепенно неприятное соседство превращается в дружбу и взаимную поддержку.
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.
Однажды утром Майя решается на отчаянный поступок: идет к директору школы и обвиняет своего парня в насилии. Решение дается ей нелегко, она понимает — не все поверят, что Майк, звезда школьной команды по бегу, золотой мальчик, способен на такое. Ее подруга, феминистка-активистка, считает, что нужно бороться за справедливость, и берется организовать акцию протеста, которая в итоге оборачивается мероприятием, не имеющим отношения к проблеме Майи. Вместе девушки пытаются разобраться в себе, в том, кто они на самом деле: сильные личности, точно знающие, чего хотят и чего добиваются, или жертвы, не способные справиться с грузом ответственности, возложенным на них родителями, обществом и ими самими.
История о девушке, которая смогла изменить свою жизнь и полюбить вновь. От автора бестселлеров New York Times Стефани Эванович! После смерти мужа Холли осталась совсем одна, разбитая, несчастная и с устрашающей цифрой на весах. Но судьба – удивительная штука. Она сталкивает Холли с Логаном Монтгомери, персональным тренером голливудских звезд. Он предлагает девушке свою помощь. Теперь Холли предстоит долгая работа над собой, но она даже не представляет, чем обернется это знакомство на борту самолета.«Невероятно увлекательный дебютный роман Стефани Эванович завораживает своим остроумием, душевностью и оригинальностью… Уникальные персонажи, горячие сексуальные сцены и эмоционально насыщенная история создают чудесную жемчужину». – Publishers Weekly «Соблазнительно, умно и сексуально!» – Susan Anderson, New York Times bestselling author of That Thing Called Love «Отличный дебют Стефани Эванович.
Джозеф Хансен (1923–2004) — крупнейший американский писатель, автор более 40 книг, долгие годы преподававший художественную литературу в Лос-анджелесском университете. В США и Великобритании известность ему принесла серия популярных детективных романов, главный герой которых — частный детектив Дэйв Брандсеттер. Роман «Год Иова», согласно отзывам большинства критиков, является лучшим произведением Хансена. «Год Иова» — 12 месяцев на рубеже 1980-х годов. Быт голливудского актера-гея Оливера Джуита. Ему за 50, у него очаровательный молодой любовник Билл, который, кажется, больше любит образ, созданный Оливером на экране, чем его самого.