Державный - [46]

От рассказа о расцвете фряжских искусств, зодчества и поэзии Вольпа перешёл к восхвалению красоты и добродетелей Зои Палеолог. Это был его товар, который он привёз издалека и за который получить рассчитывал определённую мзду, а следовательно, надо было хорошенько его расхвалить. По словам Вольпы получалось, что во всей вселенной нет никого прекраснее царевны Зои, умнее, добрее и женственнее.

— Только она достойна быть женою Ивана Васильевича, — говорил Вольпа. — Никто, кроме неё. Она это понимает и желает выйти за нашего государя. Она уже начала обучаться русскому языку. Наш друг Джисларди остался при ней и будет помогать ей освоить начала русской речи. Зоя быстро выучила множество русских слов, когда мы были в Роме. Она уже разговаривала с нами немного по-русски. Её способности заслуживают всяких похвал.

— Дай-то Бог, — вздохнул Геннадий, с сомненьем думая о том, что Иван способен будет позабыть безвременно угасшую княгинюшку Марью, свою нежно и страстно любимую супругу. Четыре года минуло с той поры, как Марья Борисовна внезапно скончалась, а великий князь до сих пор безутешен. При нём, правда, обретается одна молодая вдовушка, но это и к лучшему — иначе, не приведи Господи, захворал бы государь, а это была бы беда так беда. Давно на Руси не было такого надёжного князя, о котором можно только мечтать. Помрёт — снова начнутся смуты. Вот и приходится закрывать глаза на его безбрачный блуд. Ничего, сыщется невеста, Зоя ли, иная ли, женится Иван, и про полюбовство его забудут.

— Что государь? И по сю пору не может забыть княгиню Марью Борисовну? — спросил Андрей Иванович.

— Не может, — тяжело вздохнул Геннадий. — То и дело про неё вспоминает. До сих пор ищет следы убийц-отравителей.

— Всё-таки полагает, что её отравили? — спросил Вольпа.

— Без сомнения — отравили, — уверенно заявил Геннадий. — Припомните, разнесло-то как! Тут не без отравы.

Княгиня Марья не хворая была, живая, весёлая, всегда приветливая. В том же году, когда шестилетний Иванушка из Мурома, минуя встречу с Шемякой, переправлен был в Углич к родителям, осенью состоялось его обручение с маленькой княжной Марьей Тверской. На другой год великий князь Василий вернулся на престол после свержения Шемяки, а ещё через пять лет княжич Иван и княжна Марья поженились. Ему было двенадцать, ей — десять. В шестнадцать лет Марья Борисовна родила сыночка, коего митрополит Иона крестил в день празднования обретений главы Иоанна Предтечи, и нарекли мальчика, как и отца его, Иоанном. Сейчас ему тринадцать лет, и все зовут его для отличия Иваном Малым или Иваном Младым. А княгиня Марья Борисовна потом всё никак больше не могла родить, хотя жила с мужем в счастливом созвучии. Ничто не предвещало беды, как вдруг в середине апреля четыре года тому назад стало её нудить и нудить, и что ни съест — всё с души скинет. Поначалу думали — слава Богу, зачала. А у неё тут — женское… И никакая пища не держится. Быстро сошла на нет и скончалась. Никто поверить не мог. А вскоре после кончины, часу не прошло, стало её мёртвое тело набухать и расползаться во все стороны. Страшно было глядеть!.. Геннадий, читая Псалтирю, находился тогда возле покойницы и всё своими глазами видел. И сам чудотворец Иона не смог бы, кажется, ничего поделать. И смрад… Пришлось в спешке хоронить несчастную мученицу. Князь Иван велел положить её в Успеньи рядом с гробом святителя Ионы.

— А ту знахарку-то не обличили? — полюбопытствовал Андрей Иванович.

— Нет, — отвечал Геннадий, — установили, что и впрямь Марья договорилась с нею, чтобы та изготовила взвар, помогающий зачать, но нашлись свидетельства, доказывающие, что Марьюшка так и не успела отведать никакого зелья из имеющихся у знахарки, и знахарку отпустили на волю. Но всё же княгиня была отравлена. Только вот где злодеи? Найти бы!

Говоря это, Геннадий обратил внимание, как внезапно позеленел Фома. Отодвинув от себя блюдо, монах промолвил слабым голосом:

— Отец настоятель, позвольте удалиться.

— Ступай, брат, — разрешил Геннадий. Фома поспешно встал из-за стола, перекрестился на образа и почти бегом покинул келью.

— По-прежнему слаб животом? — спросил Андрей Иванович.

— Как и прежде, — вздохнул игумен, — Особенно когда услышит про всякие отравления. Не знаю, что и делать с ним. Гаснет. О прошлом годе только и было пересудов про мор в псковской земле да про лошажий падёж, так бедного Фому нашего каждый день выворачивало. Хотя нет, кони-то не в прошлом году околевали. Когда ж это?..

— Да ведь мы тогда ещё на Москве были, — подсказал Андрей Иванович. — Незадолго до нашего посольства.

— Верно, — согласился Геннадий. — К пятидесяти годам у меня стало уже память отшибать. Вот и теперь, всё хочу спросить вас о чём-то, а не могу припомнить. Не знаете, о чём я хочу допытаться? — уже со смехом спросил он.

— Откуда же нам знать? — сказал Вольпа.

— А вот вдруг и вспомнил! — воскликнул Геннадий радостно. — Парсуну-то вы привезли? Поглядеть нельзя ли?

— Привезли, можно, — сказал Вольпа и обратился по-итальянски к Тревизану. Тот покорно встал и удалился.

— Оно, конечно, по парсуне человека не узнаешь, — промолвил Геннадий. — Но всё же…