Держаться за землю - [71]

— Гондон старый штопаный! Мудак стоеросовый! Пень! — Бритоголовый вмазал по столешнице бетонным кулаком, который показался Мизгиреву грязным, как шахтерская лапа.

Гладко выбритый, свежий, давно уже живущий высоко от грязи офицер все равно, представлялось, был покрыт неким темным налетом. Что-то неистребимое въелось во все поры кожи, которую, единственную, он не мог сменить, да если бы мог, как змея, ее сбросить, то это все равно осталось бы — внутри! Он как будто не только одному Мизгиреву казался нечистым, но еще и себе самому, и если бы он сам не чуял этой своей нечистоты, то тогда, может быть, и Вадим ничего не заметил. Это была не то чтоб грязь, а обожженность, что ли, ну вот как дерево томят или морят, от чего то темнеет и становится тверже железа. Нельзя было дать ему ни сорока, ни пятидесяти, ни тридцати. Ну да, такие тренированные, как будто даже бронированные собственными мускулами мужики обыкновенно выглядят моложе зажирелых или просто потрепанных сверстников, но этот молодой старик казался и старше своих, какие бы ни были, паспортных лет. Он как будто не только сбривал седину с головы, но и сами глаза у него были пеплом подернуты.

— А я знаю, полковник, чому ти так бычишь, — сказал один из двух сидевших за столом, тоже с бритой бугристой синеватой башкой и намечавшейся нестроевой бородкой и усами, с широкими покатыми плечами и руками, казавшимися толще, чем Вадимовы ноги. — Ти хочеш, щоб тебе з бригады зняли. Тодi ти рук своiх не заплямуеш.

— Со мной, без меня — один хрен, — опустился полковник на стул, глядя сквозь Мизгирева тяжелыми выпуклыми голубыми глазами. — Як ви на Майданi загавкали, народ зробився гiрше скажених собак.

— А ти, полковник, випадком на нас там не в прицiл дивився? — прохрустел бородатый какими-то рычагами внутри. — Ти, може, тодi чекав вiд хазяiв наказ вiдкрити вогонь на ураження.

— Мене там не було.

— А якщо б був? — ковырнул бородатый.

— Шкода, що не було, — признался полковник, вперив немигающий взгляд в бородатого и говоря тому всю правду еще и глазами.

Вадим видел этого бородатого в профиль — высокий лоб, упрятанный в щетину подбородок, какой-то мертвенно упрямый тонкий рот, расщепы морщин у прищуренного холодного, смеющегося глаза — и не поймал и тени внутреннего слома, хотя поставил в поединке взглядов на полковника.

— А що ти тодi тут робиш, Криницкий? Бригаду на Донбас привiв — навiщо? — спросил бородатый издевательски жалостливо. — Тодi ти, выходить, не воiн, а як цепна собака — хто на ланцюг тобi посадить, той тобi й хазяiн. Не збагну я тобi, полковник. То ти як укопаний зi всiею бригадой стоiш, поки це твоi альфiвцi у повiтря стрiляють, то ти раптом наказ на вогневий удар у Киева вимагаеш. То тобi тих москалiв шкода, то ти iх з землею готовий змiшати.

— Ти що вiд мене хочеш? — нажал на него глазами полковник.

— А дай менi пiдтримку бетеерами. На броню посади моiх хлопцiв.

— Хочешь в город — иди. Бэтээров не дам, — сказал полковник, как клеймо поставил. — I пацанiв своiх жовторотих туди не пущу.

— Хвилинку, пани офiцери, — наконец-таки вклинился начальник мизгиревской спецохраны, похожий на тренера самбо в спортшколе. — Делегацiя з Киева. Представник мiнiстерства… — И показал полковнику глазами на Вадима.

Мизгирев — нога на ногу — коротко, как бы сверху кивнул. Он спустился с державного неба: всё должно открываться навстречу, все должны замолкать, выражая готовность приступить к исполнению… и не мог убедить в этом даже себя самого, ощутить свою силу под сковыривающим взглядом полковника: «Ты-то тут на хера?»

— Простите, полковник, — влил, сколько мог, металла в голос. — Вот это все, что вы сейчас… вы это серьезно? — И почуял, что голос против воли срывается на мальчишеский писк.

— А ты чего, решать приехал? — повернулся к нему бородатый, заговорив на человеческом наречии… или это в мозгу Мизгирева включился переводчик на русский язык? — А ты хто? Яценюк? Що-то, бля, не похож.

— Но так нельзя… — прибито пискнул Мизгирев, сам обжигаясь несуразностью своего детски-книжного несогласия с тем, что уже началась.

— Кому нельзя? — спросил Криницкий глухо, как из бочки, изнутри своего прокаленного тела со шрамами, похожими на сварочные швы, из своей мускулистой тюрьмы, и точность этого вопроса проломила Мизгирева: не «почему нельзя?», не «что?», а именно «кому?»

— Никому! Нам нельзя! — повелительно крикнул Вадим, слыша в голосе тот же щенячий подвизг. — Вы что, не понимаете? Вы бьете по городу — значит, бьете по шахте! Кумачов — это шахта, крупнейшая в области! Проходка, добыча! Обогатительная фабрика! Имущество на миллионы! Долларов! Вы себе представляете, что будет с шахтой?! Стоит только один раз попасть по копру! Ствол завалит к хренам! Мы потерпим убытки! В масштабах страны! — Он как будто спешил оправдаться в своем человеческом, детском страхе за город, повзрослеть, стать серьезным для этих двоих, вколотить в их железные лбы: вы чего, не втыкаете, что здесь папины деньги, и Арсений Петрович с Арсеном Борисовичем за это по головке не погладят. — Этот ваш генерал — как фамилия?!.

— Вы в Кумачове были? — спросил его Криницкий.