Дервиш света - [2]

— А Шамси прополз. Вообще его надо выучить на фельдшера. Ольга Алексеевна уже научила его читать и писать. Он Ольгу Алексеевну называет не иначе как «мама».

Миша с Алешей в коридоре высунулись в открытые окна и в один голос восторгались на станциях и полустанках паровозами и мало интересовались, о чем говорят в купе.

Но доктор обязал их сразу же зайти в купе, едва какой-нибудь чин в форменной фуражке появится в одном из концов коридора. И они были преисполнены гордости от полученного поручения.

Но вагон был почти пуст. Предназначался он для чиновников, коммерсантов, богатых баев… Билет стоил дорого, и охотников путешествовать в 1-м классе не так уж много.

На площадке вагона никто не появлялся. Проводник не выходил из своего тесного закутка. Он мог безмятежно спать до узловой станции.

Вагон мотался на рельсах. Колеса ритмично погромыхивали на стыках. Паровоз ревел в душной ночи.

— На разъезде мы не остановились, — прозвучал звонко голос Ольги Алексеевны. — Сейчас проедем семафор. Смотри внимательно! Третий переезд.

— Ты уверена?

— Тысячу раз тут с детьми гуляли до разъезда, пока ты в Маньчжурии воевал. Смотри же. Первый переезд проехали. Сейчас! Да не здесь! Следующий. Поворот! Слышишь, свистит. Выемка! Сейчас! О!

Она сама высунулась, и грива волос из разметанной прически густой блестящей сеткой заслонила луну.

— Здесь! — воскликнула она.

— Что «здесь»? — раздался голос.

Но навстречу жандарму, выскочившему из тамбура соседнего вагона, по шатким ступенькам подножки поднялся доктор. Вытирая носовым платком руки, он заслонил плечом Ольгу Алексеевну.

— Оля, тебя совсем сквозняк растрепал, давай закроем дверь. А вас, милостивый государь, что инте…

— Мадам… Вы сказали «здесь»! Что «здесь»?

— Ах, как вы любопытны!

— Что вы делали на площадке? — закричал жандарм.

— Ну уж… — возразил доктор. — Это чересчур! Оля, пойдем в вагон.

Он быстро что-то сказал по-французски. Уже в коридоре бросил через плечо.

— Ну и духотища в купе. Супруга хотела подышать свежим воздухом.

— Свежий воздух? Значит, свежий… воздух-с…

Даже не извинившись, жандарм поспешно ушел.

Позже, когда в купе был притушен фонарь, а дверь в коридор крепко заперта, прошелестел чуть слышно шепот:

— А если он там на переезде не был… или не нашел. А ведь этот тип, жандарм, конечно, сошел на остановке. Через два часа вся линия будет кишеть жандармами! Боже!

— Ну, не так-то он прост… Геолог.

Поезд мчался, и паровоз гудел так, будто торжествовал.

— Меня интересуют не голубые мундиры, а тот, кто…

И тогда в ночном темном купе из уст Ольги Алексеевны прозвучало двустишие Мирхонда про ядовитое снадобье, влекущее гибель и бедствия, двустишие, повторенное позже в Самарканде мудрецом Сахибом Джелялом.

— Будем спать… Одно надо выяснить, кто герой двустишия?.. Тшш!

Что-то звякнуло. Кто-то пробовал ключом открыть дверь.

Гуманный, мирный, даже добродушный человек, доктор не терпел скрытых опасностей. Он вскочил и с треском отодвинул дверь купе. Открылась она с пушечным выстрелом, и некто шарахнулся в сторону, едва удержавшись на ногах.

В красноватом свете фонаря его лицо, безусое, с серой щетиной плохо выбритых щек, с мутно белеющими белками глаз, прикрытыми к тому же полями шляпы, было так обыкновенно, так буднично, что подслушивавшего нельзя было счесть за подозрительную личность. Тем не менее доктор, еле сдерживаясь, громко, чтобы весь вагон слышал, крикнул:

— Господин хороший, этак ты и под пулю угодишь! Чего лез в купе? Проводник! — позвал Иван Петрович. — А ну-ка, заберите жулика да отведите к господину жандарму в первый вагон.

— Я… мы… — лепетал тип в шляпе.

— Хочешь сказать, что ты филер, а не вор. Ну, разница небольшая.

Вернувшись в купе, доктор со вздохом проговорил:

— Явно нами интересуются. Возникает вопрос, что «они» знают.

— Посмотрим, кто знал о… Ведь знал кто-то. И точно знал.

— Вельможа отпадает, нем, как могила. Шамси отпадает, не сболтнет. Господин Дерюжников — помещик, вообще не знал. И все же кто-то…

— Это ужасно будет, если провал. Георгию не сносить головы, — тихо заметила Ольга Алексеевна, — сердце у меня не на месте.

— Обиднее всего, что чувствуешь себя беспомощным.

— А если дать телеграмму Морозову? Скоро станция.

— Что ты! Да эту телеграмму прочитают на телеграфе десятки глаз. Не успею обмакнуть в чернильницу ручку, как…

— Что же придумать?

— Ничего. Но кто же?

— Кто?

Мучительно строить предположения, когда под подозрение попадает кто-то из друзей.

II

Люблю прекрасные поступки, потому что они прекрасны, а не по какой-нибудь другой причине.

Ибн Мискавейх

Лекарь — малоприметное, заурядное, скажем, медицинское звание в Российской империи. Иван Петрович сам сменил должность врача, на которую он имел право как защитивший степень доктора медицины, на лекаря и уехал из блестящей Варшавы — Парижа Восточной Европы — в Среднюю Азию выполнять высокий долг человечности и гуманности — излечивать людей от самого ужасного недуга — слепоты.

Так решил Иван Петрович в молодости, в студенческие годы. Русская интеллигенция считала своей нравственной обязанностью идти в народ, помогать народу.

В университетских вольнолюбивых кружках так много говорили о высокой обязанности человека. Свет науки противопоставляли невежеству, тьме.