Дерись или беги - [31]

Отчим ее между тем был весел, шутил что-то о нынешнем председателе, о спутавшихся Оксаниных кудрях и замолчал только в тот момент, когда Оксана взяла в руки нож. Убийство было признано непреднамеренным, и теперь Оксана Павловна с Иришей скрывались от поселковых сплетен в городе.

Вечером двадцать пятого марта, когда старуха намешивала в кастрюльке похлебку, попутно укачивая Ксению, Игорь вбежал в квартиру и стал вытаскивать из шифоньера свои вещи. Коричневый чемодан, звонко скрипнув молнией, разинул пасть и поглотил сперва всю его одежду, а затем добрался до фотографий и открыток.

— Оксана Пална, я… я это…

— Ты куда, милай сын?

— Ну, в общем, я ухожу, простите меня, Оксана Пална.

— Ты белены объелся, что ль, ты дочь…

— Мне жить надо! Поймите же вы, наконец, я ж молодой еще совсем, я ребенка этого ненавижу, она жену мою убила, да как вы не понимаете!

— Чтоб у тебя язык отсох! Она тута при чем?! Ты как жить станешь с грехом таким?!

— Да идите вы со своими грехами! А если и грех это, то не мне за него расплачиваться. Зачем я только, дурак, связался с вами такими!

В комнате послышался плач разбуженной Ксении, старуха швырнула поварешку в раковину, та громко ударилась о стенку и упала на дно вместе с отколовшимся кусочком эмали.

— Здравствуйте, Оксана Павловна! Ну как, мы готовы?

— Ой, мила дочь, боюся я, очень боюся.

— Да всё хорошо будет, всё нормально, мы сейчас ее спустим и усадим в такси.

— Так она ж даже машин с двух лет не видала…

В свои несколько месяцев Ксюша отличалась от тех подвижных грудничков, которые ползком на коленках за день наматывают километры. Комки сбитых сухожилий казались зарубцевавшимися и запрятанными в младенческие ноги, они вызывали судороги и делали Ксению неуклюжей. Она была голосиста, когда бабуля как слабоумная хлопала над ней в ладоши, реагировала на ее улюлюканье, но никогда не отвечала взглядом и не мигала, как это свойственно жизнерадостным малюткам.

За два года Оксана Павловна приноровилась вытаскивать Ксению на прогулки и в продуктовый, но потом силы ее будто в одночасье пропали. Теперь Ксюшенька стремительно толстела со всех боков и все меньше двигалась. С уходом отца в дом больше никто не приходил, все замкнулось только на попытках обучить внучку чтению, бурчаниях Оксаны Павловны на государство, хотя и государство лет через пять постепенно ушло из их дома — перегорело вместе с телевизионными лампами. И лишь изредка с кухни слышались всхлипывания и молитвы ослабевшей старухи.

— Да ниспослет всем, чтущим святую память и усердно прибегающим…

Ксения звонко захохотала — в дом вошла учительница и поднесла к ее носу тюльпан.

— С Восьмым марта, малыш! Едемте?

Она хватко взялась за ручки и уже было потащила коляску к выходу, как вдруг оказалось, что лифт на ремонте. Женщины сделали несколько попыток вынести коляску вдвоем, но ноги Оксаны Павловны по-прежнему не слушались, на помощь прибежал таксист.

— И как это вы сами справляетесь ее по лестнице стаскивать?

— А никак не справляемся, милай сын, Ксюша с двух лет улицы не видает.

— Да ладно?!

— Так у меня ж ноги у самой не ходют.

— А чего ж ее не заберет никто?

Старуха опустила голову, затем поправила внучке волосы и посмотрела на учительницу.

— Да заберут, куда только…

Учительница заулыбалась и весело обошла коляску с другой стороны. Она вытащила расческу и начала причесывать Ксении волосы.

— Все будет хорошо, Оксана Павловна.

Таксист приостановился и впялился в Ксюшино лицо. В этот момент яркий солнечный луч окропил ее зрачок, Ксения вздрогнула и застонала.

Утро важного дня началось со спешки. Оксана Павловна наглаживала внучкину блузку и по неосторожности оставляла в складках капельки пота с дрожащих белых пальцев, похожих на корешки имбиря. В полдевятого громкий стук опрокинул Ксюшину миску, масляные горячие картофелины упали на голые коленки и оставили блестящие красные пятна. Ксения замотала головой, застонала и начала тянуться к двери. Оксана Павловна попыталась подскочить и понестись за салфеткой, но голову ее будто повело в сторону, она оперлась о кровать, чуть распрямилась и поплелась к двери.

— Кто тама?

— Это Игорь, Оксана Пална!

— Кто?

— Игорь, зять ваш, откройте, пожалуйста.

Игореша стоял у двери на том же коврике, что и семнадцать лет назад.

— Смотрите-ка, всё так же, здравствуйте, Оксана Пална.

— Ты, что ль, и вправду?

— Я, Оксана Пална, я вернулся.

— Малоумный ты, что ли, кого вернулся, ты чего?

Игореша стянул ботинки, поправил носки и прошел на кухню.

— Ну, в общем, так, Оксана Пална, я понял, что был ох как не прав… повидаться я с вами пришел.

Оксана Павловна оперлась об эмалированную поверхность раковины.

— А жил как?

— Да поначалу тяжко, а потом встретил Людку, жену свою, у нас дочь родилась.

— Ну, поздравляю я тебя, милай сын. Жисть ты свою устроил…

— Устроил, хотя всякое, конечно, бывало… бывало так хреново станет.

— Хреново, значит?

— Но вот ведь что важно, Оксана Пална, вы ж ведь правы оказались: я в такие моменты всегда вас вспоминал, как вы мне говорили «молись!». Так ведь помогает!

Оксана Павловна отвернулась и, кивая, что-то пробормотала.

То, чего человек по-обычному ежедневно не замечает, в секунду проникло в Ксюшино воображение, смешало величины и формы предметов, ощущения и равновесие. Все направления, вверх и вниз, стали направлением в никуда, Ксюшино тело больше не чувствовало вертикальной оси, перпендикулярной плоскости земли, предметы больше не совпадали с окружающей действительностью, не находились в пространстве и не протекали во времени. Ксения смотрела в небо, солнце пробивалось сквозь стенку бирюзы и разбивалось на ее лице, проникало в глаза, в нос, делало их горячими и осаждало щеки румянцем. Гулкость передвижений воздуха, пары со всех теплотрасс в округе оставались на лице, на одежде, в ушах. Колокольный гром всех часовен, всех падающих и разбивающихся льдин, звоночки с детских велосипедов — все входило в глаза, в уши, в живот и никуда не двигалось, создавало внутри гомон и оседало в горле, пунцовые пятна на коленках больше не болели, не болело больше ничего.