Дерись или беги - [26]

Но тминные цветки дарил мне Матвей недолго. До тех пор, пока группа еврейских активистов, измученная обоесторонним теснением правителей, не решила угнать самолет. Еврейские „отказники“ хитроумно планировали покупку всех билетов на АН-2, который летал на северо-западе страны. Приземление предполагалось на мокром шведском асфальте как можно скорее, они мечтали рассказать миру о тяжелом положении евреев в СССР. Итак, пятнадцатого июня я оставила все надежды слышать по утрам тенор Матвея Клезмера. Всех участников арестовали в Смольном. Больше я ничего о нем не слышала, и жалеть мне оставалось только об одном: что не родила от Матвея ребенка.

Спустя какое-то время я услышала по радио выступление: „…а почему не дать им маленький театрик на пятьсот мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором? Пусть тетя Соня поет там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, я просто говорю…“»

Доктор выписывает на мелованном бланке направление пациентке Кире Арсеньевне на лечение. Он отводит ей кушетку в «Доме милосердия», в солнечной палате, пропахшей спичками.

— Ей понравится у нас, это смена обстановки! Всем им не свойственна усидчивость, они постоянно путешествуют. Вот Тассо, например, Челлини часто меняли род занятий.

— Но я же вам говорила: она пишет книгу, у нее есть занятие уже три года.

— Я не ставлю под сомнение оригинальность их мышления. Порой оно даже доходит до абсурда. Они страстные, колоритные люди.

— Так в чем же тогда их ненормальность?

— Главные признаки — в самом строении их устной и письменной речи, в нелогичности выводов, в противоречиях.

Доктор снова достает часы из кармана и на этот раз сверяет время с часами настенными.

— Все, жду с нетерпением вашу мамочку! Кстати, вы одна у нее?

— Отец умер шесть лет назад.

— Тем более! Везите ее, ей необходимо лечиться.

На трюмо лежит стопка пестрых желтых бумаг с кругами от чайных стаканов. С кухни звучит Лилия Гранде. Дверь на балкон распахнута, по перилам на цыпочках ходит кто-то, похожий на Нахеса. Квартира пуста.

По гиацинтовым подстилкам мягко движется новая инвалидная коляска. Она останавливается возле тмина.

— Кира Арсеньевна, к вам тут посетитель…

Кира Арсеньевна надевает очки.

— Нахес, кыс, Нахес, ты опять меня бросил!

— Кир, это я, Матвей…

— Кыс-кыс, Клезмер, Нахес, ну где же ты?..

Кюветы

Всякий раз, угодив в кювет, автомобиль сопротивлялся. Это сопровождало каждую лощеную иномарку и многолошадный боливар, всех, кто хотел двигаться дальше. Овраг торжествовал, выпускал предыдущих и засасывал новичков, он становился все глубже.

Сёма рассчитал время, решил навестить дочь. Он не стал заходить в ряды фруктовых палаток и покупать «конференц», как это делал обычно, а проехал сразу к дому. С каждым его визитом на стеклянную полку холодильника, словно в могилу, ложились сгнивать груши. В отличие от Семёна, его жена и дочка не признавали скупого вкуса этих фруктов. Сладость плодов была угодливо-приторной, а их цвет вообще не казался лакомым.

Явился Семён так, будто ждали его тут веками. Самодовольная улыбка камикадзе и гордо прямая спина гимнаста, не знающего страховки. Сразу прошел к столу и уселся напротив дочери. Сёма ждал, вдруг дочь заметит — он не забыл постричь усы, подровнять челку и сбрить недельную щетину, погладить футболку и заштопать носки.

Пять лет назад Семён работал милиционером, ходил с накрахмаленным воротничком и в брючках со стрелками. Борода его отрастала только на зиму и только на сантиметр. Его уважали на всех незаконных пунктах приема стеклотары и здоровались с ним так, будто он не сажал этих людей, а был их единомышленником. Местная газета «Уральский вестник» писала о нем заметки: «В семь пятнадцать его может встретить каждый. Рядом с ним дочь четырех лет, точно по колено ему. Она крепко держит его за указательный палец и смотрит с самого низу вверх. Всякий раз, как насупившийся отец сажает дочку на плечи, рывком опускает на землю, девчушка хохочет и строгим таким голосом заявляет: „Мой папа милиционер!“»

Так и не дождавшись взгляда дочери, Сёма встал из-за стола и поплелся на кухню, где среди сервизов и печеньиц изящно орудовала его бывшая Желка. Она жужжала от плиты к столу, размахивала гранатовыми сережками и разливала чай.

Разливала по блюдцам мед и случайно капала в складки фартука.

— Ладно, спасибо, не желают тут со мной общаться, пойду…

— А чего ты хотел? Ты когда последний раз ей звонил? Даже ведь яблока не принес, экономишь для новой семьи?

Железная дверь ударилась о косяк, это Семён, небрежно обувшись и запихнув шнурки внутрь ботинок, выскочил на площадку. Он дождался автобуса, показал кондуктору удостоверение и доехал до Голованово. В ближайшем ларьке купил парочку банок пива и нервически занялся поиском связки ключей. На асфальт выпали пять копеек и следом посыпались семечки. «Они лежали в кармане… в кармане куртки… А я ушел в шубе…» В своей старой семье Сёма всегда оставлял на хранение вещи. Свою бывшую территорию он метил засаленными воротничками и всем тем отрепьем, что находил в кладовке. Порой это был кусок шапки сварщика, рукав кацавейки и теплые ватные штаны, а иногда просто белая майка. Жену поначалу это пугало, а затем у таких вещей тоже появилось свое обособленное пространство вроде музея.