Деревянные пятачки - [2]

Когда он впервые увидел ее, тоненькую, с точеными формами рук, ног, бедер, тянувшуюся к солнцу, то закричал ей, чтобы она не уходила, ждала его, и побежал в сторожку за аппаратом. И потом фотографировал ее... И уничтожил, разорвал эти карточки, когда женился, чтобы не увидела молодая жена.

Иногда он брал ее еще в воде на руки и нес мокрую в дом. И там опускал на постель. И глядел, любуясь ее телом. До чего же она была хороша! Такой, наверно, была Диана...

— Мы с тобой совсем с ума сходим, — говорила она. — Особенно я. Это жужас до чего дошла. Что ты можешь обо мне подумать! Совсем бесстыдная, но это только потому, что я с тобой. Тебя я совсем не стесняюсь. Почему это?

— Не знаю. Но это хорошо, что ты меня не стесняешься. Так ты ко мне еще ближе... Слушай, а ведь ты Диана!

— Ну конечно, только назвали меня зачем-то Мария, — говорила она и глядела на него большими потемневшими глазами. И глухо говорила: — Ну иди сюда, мне холодно...

Чем они занимались тогда? Любовью. Только любовью.

— Ты славная девчонка, — не раз говорил он.

— Да, я ничего парень.

— Почему парень?

— Широкая натура. Люблю жизнь. Тебя люблю. Рада, что нет войны, что осталась жива. И ни о чем не хочу думать. Ты ведь тоже такой?

— Вообще-то да.

— Ну вот, и я хочу быть такой. Таким парнем!

— Славный ты мой парень! Это верно здорово, что ты осталась живой. Какое все же счастье жить! Любить, глядеть, слушать. Кем ты была в войну?

— Санитаркой. В госпитале. Я пошла с шестнадцати лет. Я и сейчас там. Только лучше, если бы ты не напоминал об этом.

— Значит, для тебя война еще продолжается.

— Да... Но не надо. Ладно?

— Только один вопрос. В мужском отделении?

— В женском.

— Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы ты возилась с нашим братом. Я ведь тоже лежал в госпитале. Вон, смотри, как полоснуло осколком, — и он показал на бедре глянцевитую розовую полосу.

— Я видела ее. Тебе повезло. Сантиметра бы на два левее, и вместо этой длинной сильной ноги была бы культя.

— И нас бы с тобой здесь не было.

— Да, но кто-то пожалел, и мы здесь. Но не надо о войне...

— А о чем?

— Об этой избушке. Интересно, когда мы уедем, она так и останется здесь?

— Да, она будет нас ждать.

— А если мы не приедем?

— Почему не приедем? Все зависит от нас — захотим, и приедем.

— Я бы хотела приехать. Но мне почему-то кажется, что я здесь больше никогда не буду.

— Ну-ну, Диана, побольше веры, и солнышко будет наше!

Но она не приехала. А он здесь, но уже через четверть века. Глядит на то, что было в молодости. Что ушло и никогда не вернется.

«Надо бы поглядеть на избушку», — подумал Александр Николаевич и заторопился к берегу. Но поравнявшись с валуном, остановился. На его горбушке лежал твердый, подтаявший снег, а тогда камень был горячий, и они стояли на нем, и, кто знает, может, до сих пор сохранились там, на чаячьих пятнах, следы его ног и Марии, — ведь не могло же время все смыть...

Ах, какая тогда была чудесная пора! Никаких забот, никаких омрачающих дум. Вот так, наверно, живут птицы. Они даже не думали об еде. Десяток пойманных на удочку рыб, две картофелины — вот и уха. Вместо хлеба сухари, и сыты. Как все было неприхотливо и прекрасно!

Да, вот тут она стояла, на этом камне. И он забирался к ней. И они, обнявшись, стояли на верхушке и грелись на солнце, чувствуя, как накаляется кожа и от нее исходит сухой жар. И он обнимал ее, и она улыбающимися глазами поглядывала на него снизу и, чувствовалось, была счастлива. Да ведь и он был счастлив. Что же тогда помешало им соединиться на всю жизнь? Ничего. Была просто та самая бездумность, когда настоящее не ценится и почему-то кажется — все лучшее впереди. А что было у него лучшего? Теперь уже можно признаться себе — ничего. Женился на дочери профессора. Радовался: как же, вошел в такой дом! А ведь ее не любил. У тещи по четвергам собирались люди с положением, и ему очень льстило, когда кто-либо из них заговаривал с ним. Зачем это было нужно ему? Да только затем, чтобы легче жить. Легче пробиться в верхи. Конечно, он кое-чего достиг, выскочил поперед своих однокашников, но только на какое-то время, а потом они догнали его и живут не хуже, а некоторые и получше. И квартиры у них получше. А он живет с тещей, которая совсем одряхлела после смерти мужа, и с женой, которую уже давно считает чужим человеком. Собственно, никогда близкой ему она и не была. Не была такой, как Мария...

Да, удивительно, до чего же тогда было все хорошо!

По вечерам они сидели на пороге сторожки и глядели на гаснущий закат. А под ним было озеро, большое, с островами, с широким плесом, и все, что творилось на небе, все отражалось в воде. Опускалось солнце, и по всему небу разливалось багрово-пламенное сияние. И такое же сияние заливало все озеро. Потом сияние незаметно для глаза переливалось в оранжево-желтые краски, потом в зеленые, и постепенно все гасло. И небо как бы остывало, и острова начинали отдаляться, сливались с тем берегом. И черными силуэтами на потемневшем небе пролетали с полей в камыш кряквы.

Она сидела притихшая, припав к его плечу. И он видел, как на ее губах блуждала улыбка... Нет, никогда уже такой девушки у него не было. Не было ни такой доверчивости к нему, ни такой близости. И не понимал он тогда этого, не ценил. Ему казалось, так и должно быть, а как же иначе! Мало того, радовался, как он все здорово устроил. И сторожку эту нашел, и девчонку сюда привез, чего же еще лучше? Природа, Он и Она! — лучше не бывает.