Деревянное яблоко свободы - [25]

Что сказать еще об обитателях дома? Приезжают иногда родственники: Петр Христофорович Куприянов, мировой судья, Верин дядя по материнской линии, и тетка Елизавета Христофоровна с мужем, помещиком по фамилии Головня. Все это тоже весьма интересные люди и уж никак не ретрограды. Дядя вполне разбирается в литературе, поклонник Чернышевского и Писарева, так что с ним мы быстро нашли общий язык. Иногда (находя, разумеется, во мне полную поддержку) подтрунивает над Верой, питающей слабость к безделушкам.

Мечеслав Фелицианович Головня – поляк. Так же, как мой и Верин отцы, был лесничим. Служил, ни в чем плохом замечен не был. Шесть лет тому вдруг накатили жандармы, перерыли весь дом, схватили хозяина, увезли в Казань, продержали три месяца в крепости и выпустили, запретив заниматься государственной службой. В чем дело? Оказывается, его мать, брат и сестры, жившие в Варшаве, были замешаны в польском восстании. А он-то при чем? А при том! И весь сказ. Вот так-то. Вводим мы уставы, пытаемся соблюдать законность по мелочам, а как дело доходит до таких вещей – молчи. Политика! Сунешься – гляди, и сам по шапке получишь. А уж если закон в одном деле не соблюдается, то нет к нему достаточного доверия и в другом. Так-то, брат.

Но я тебе все о второстепенных персонажах своего романа, а о главном действующем лице молчу. А что говорить? Люблю я ее, да и все. Каждый день с ней – счастливое мгновение, день без нее (приходится бывать и на службе) – пытка. Все собираюсь сделать предложение, да трушу ужасно. Вдруг откажет? Этого я, кажется, не переживу. При всем своем критическом уме, считаю ее совершенством. Ты будешь смеяться, но я вот временами смотрю на нее и думаю: «Ну какие же в ней недостатки?» И не нахожу никаких. Красива, ты и сам видел. Что лицо, что фигура – безупречны. Умна, остроумна, добра. Часто подсмеивается над моим высокопарным «штилем», но за иронией ее, я уверен, скрываются глубокий ум и высокие побуждения.

Смотрю на нее иной раз и думаю: «Вот то, что искал я всегда: гармоничное сочетание красоты, женственности и ума, плюс „души прекрасные порывы“. Это ли не совершенство?»

Иногда вспоминаю Лизу и думаю: «Неужели это я собирался жениться на этой курице, у которой на уме ничего, кроме замужества и своего гнездышка, за которое она вместе со своими mother and father горло готова перегрызть любому, кто посягнет?»

Вот, друг мой сердечный, какие дела. Пиши мне, и я тебе буду писать, если не помру к тому времени от счастья.

Обнимаю тебя. Твой Алексей.

Глава 11

– Ну, вы прочли статью о Сусловой? – спросил я, налегая на весла. В том месте, в котором мы плыли, Волга делала крутой поворот, а на повороте течение, как известно, бывает быстрее, и надо приложить значительные усилия, чтобы плыть против него.

– Да, я прочла эту статью, – вздохнула Вера, – но, к сожалению, она не имеет ко мне никакого отношения. Батюшка, при всех его либеральных взглядах, по существу остался тем, кем был раньше, и за границу меня ни за что не отпустит.

– Для начала можно попробовать и в России, – сказал я, впрочем, не очень уверенно. Мне удалось одолеть поворот, и теперь лодка заметнее продвигалась вперед вдоль песчаного берега.

– Алексей Викторович, – сказала она с упреком, – не говорите заведомую глупость. Вы не хуже моего знаете, что в России женщину к высшему учебному заведению не подпускают на пушечный выстрел.

– Времена меняются, – сказал я, пожав плечами. – Официально женское обучение не поощряется, но неофициально… можно попробовать. У меня в Казани есть друг, да вы его знаете – Костя Баулин, он преподает в университете патологическую анатомию и мог бы вам посодействовать, если бы ваше желание было достаточно сильным.

– Вы знаете, что оно достаточно сильно, – сказала она с досадой. – Я ждала, пока Лидинька окончит институт, но теперь она его окончила, и мы обе готовы учиться дальше. Но что может для нас сделать ваш Костя?

– Многого не может, но в университете его уважают. Для первого раза вы могли бы довольствоваться ролью вольных слушательниц.

Я повернул лодку и уверенно повел ее на середину реки, ориентируясь на одинокую иву на том берегу.

– А почему вы так заботитесь о моем будущем? – спросила вдруг Вера.

– Потому, что я вас люблю, – неожиданно вырвалось у меня.

– Что? – оторопела Вера.

– Ничего, – рассердился я. – Вы очень хорошо сами знаете, для чего я постоянно приезжаю в ваше Никифорово, для чего постоянно за вами хожу.

Она посмотрела на меня внимательно и вдруг звонко расхохоталась. Она смеялась до слез, откинувшись на корму.

– Если вы будете так сильно смеяться, – хмуро заметил я, – вы можете свалиться за борт, а при том, что вы, насколько мне известно, плаваете не лучше утюга…

– А вы меня не смешите, – сказала она, вытирая платочком слезы.

– А я и не собираюсь вас смешить, – пробурчал я.

– Алеша, – она весело посмотрела на меня. – Как понять ваши слова? Значит ли это, что вы делаете мне предложение?

– Да, значит, – сказал я все так же хмуро, сердясь на самого себя за этот дурацкий тон.

Она опустила в воду правую руку и стала водить ею взад и вперед. Потом посмотрела на меня из-под соломенной шляпы и серьезно спросила: