Деревянное яблоко свободы - [21]

– Прошение готово. Вот оно. – Я выложил свое сочинение на стол перед ним.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно сказал он, бегло скользя глазами по тексту. Затем наложил резолюцию и вернул мне бумагу. – Теперь надобно утверждение председателя окружной палаты князя Шаховского, о чем я тоже буду его просить, и с богом.

– Вечный ваш должник, Иван Пантелеевич, – с чувством сказал я, приложив руку к груди. – Не знаю даже, как вас благодарить.

– Не стоит благодарности, – сказал он, снова уткнувшись в газету.

О Лизе не было сказано ни слова. Но ее тень витала над нами, придавая остроту разговору.

Углубившись в чтение, Иван Пантелеевич, казалось, забыл про меня. Я кашлянул. Он поднял голову и удивился:

– Ты еще здесь?

– К сожалению, – сказал я. – Иван Пантелеевич, еще два слова по поводу дела Анощенко.

– Да что там за дело, – поморщился он. – Закрыть его надобно. Не получилось оно у тебя.

– Однако же, прежде чем закрыть, надо изложить, чего достигло следствие. На месте драки был найден большой перстень черного чугуна, неизвестно кому принадлежащий. При эксгумации трупа Правоторова было обнаружено, что носовая кость покойного была переломлена тяжелым предметом незадолго до смерти. При приложении к месту перелома означенного чугунного перстня установлено, что вмятины на околоносовых костях вполне соответствуют конфигурации перстня. Таким образом, для получения более стройной картины осталось только установить, что этот перстень действительно принадлежал господину Анощенко, что я именно сейчас и намерен сделать. Поэтому я покорнейше просил бы вас проследовать в мой кабинет, чтобы присутствовать при последнем акте этой небольшой, если исходить из вселенских масштабов, трагедии… Впрочем, ежели вы не возражаете, место действия может быть перенесено и в ваш кабинет.

Анощенко встретил нас выражением крайнего недовольства: он-де занятой человек и не может по каждому нашему зову бегать на допросы.

– Не беспокойтесь, Степан Петрович, – попытался успокоить его Клемишев. – Следователь у нас молодой, горячий, однако я думаю, все обойдется и устроится в лучшем виде.

– Вашими бы устами, – скорбно сказал Анощенко. – Если он такой молодой, так нельзя ли было передать мое дело кому постарше да поопытнее.

– Да вот, по нынешним законам, оказывается, и нельзя, – вздохнул Иван Пантелеевич. – Мы ведь теперь несменяемые. Какую бы глупость ни вытворили, окромя разве что уголовного преступления, все нам простится и сойдет как с гуся вода.

Я хотел ему сказать, что негоже в присутствии подследственного язвить своего коллегу, да смолчал – бог с ним совсем. Тем более что сюрприз, мною приготовленный, был неотразим.

– Степан Петрович, – обратился я к Анощенко. – Дело, по которому я решил вас побеспокоить, может быть, и пустяковое, но необходимое. Сейчас мы с вами повторим наш вчерашний опыт, который или со всей красноречивостью докажет мою непригодность к судебной деятельности, или же…

– Или же? – повторил он.

– Позвольте еще раз вашу правую руку.

– Опять? – Он снисходительно улыбнулся и посмотрел на Клемишева, который сидел в стороне, сцепив на коленях руки со скептическим выражением на лице.

– Опять, – вздохнул я с полным сочувствием.

– Извольте, – сказал он с вызовом, – но ежели вы и сейчас ничего не добьетесь, то учтите, я буду на вас жаловаться губернатору, а ежели губернатор не поможет, то и до самого царя дойду, но этого дела так не оставлю и не позволю постоянно измываться над столбовым дворянином.

– Разумеется, это ваше право, – согласился я, беря его руку в свою и внимательно разглядывая. Теперь я заметил, что след от носимого раньше кольца имеет ширину гораздо большую, чем обыкновенно имеют обручальные кольца.

– Ну что ж, Степан Петрович, – сказал я. – Рискнем.

Я достал из кармана перстень и быстрым движением попытался надеть его на протянутый палец. Конечно, перстень застрял у второй фаланги.

– Ну что? – с видимым сочувствием спросил Анощенко. – Не идет?

– Не идет, – сказал я печально. – Так не идет. А ежели сделать так… – подталкивая перстень, я повернул его в одну сторону… – а потом эдак… – я повернул перстень в другую сторону.

Анощенко побледнел и отдернул руку. Но было уже поздно: увесистый чугунный перстень красовался на безымянном пальце его правой руки.

Встрепенулся Клемишев. Его маленькие глазки перепрыгивали с меня на Анощенко и с Анощенко опять на меня. Он все понял и оценил. Человек он был плохой, но неглупый. Кажется, сейчас он даже одобрял меня, хотя и сочувствовал Анощенко.

– Что это значит? – спросил он наконец, глотая слюну.

– К сожалению, это значит, – сказал я, – что я вынужден буду арестовать господина Анощенко.

– Вы не имеете никакого права! – закричал на меня Анощенко. – Это еще не доказательство!

– Зря шумишь, Степан Петрович, – тихо сказал Иван Пантелеевич. – Арестовать тебя он право имеет, так что защищайся каким-то другим способом. Поищи адвоката получше, попытайся воздействовать на милосердие присяжных.

– Но ведь то, что перстень налезает мне на палец, еще не доказывает ничего.

– Почему же. Кое-что доказывает, – устало сказал Клемишев. – Косвенная улика. По прежним законам можно было бы и оставить тебя в подозрении, по нынешним придется судить, а там уж как повернется.