Деревянная пастушка - [3]

Сухой закон расколол Америку — расколол так сильно, как когда-то борьба за ликвидацию рабства! Нация жила в атмосфере кошмара: она сама тиранила себя, якобы выполняя Волю Народа, хоть это вовсе не отвечало его желаниям… Неудивительно поэтому, что в отношении спиртного никто не считал нужным применять формулу «закон есть закон» и вся машина претворения сухого закона в жизнь была подкуплена снизу доверху — вплоть до Белого дома. Бедная маленькая Ри, в какой неподходящей стране приходилось расти этому юному существу!

Граница с Канадой представляла собой лишь пунктирную линию на карте, и спиртное непрерывным потоком поступало оттуда на грузовиках. Патрули, следившие за соблюдением сухого закона, вели себя самым непредсказуемым образом: порой они легко шли на сделку, а порой были беспощадны, поэтому иной раз деньги переходили из рук в руки и колонна машин проезжала, а иной раз завязывалась перестрелка до полного изничтожения противника, но так или иначе немало спиртного поступало в Штаты.

Машины, возившие спиртное, были снабжены оружием, причем не каким-нибудь, а пулеметами, особенно те, что ехали с расположенных за тысячу миль песчаных пляжей, куда быстроходные «связные катера» доставляли в обход налоговой инспекции привезенный «Ромовыми пиратами» товар… Как же тот коммивояжер, что три недели тому назад подвозил Огастина из Хартфорда, настаивал, чтоб чужеземец хлебнул из его фляги «настоящего шотландского виски»… добыто у «Ромовых пиратов», гордо заявил он (а на самом деле это был обычный самогон, не хуже и не лучше самого скверного, что продавали на Монмартре). Трясясь по затененным деревьями коннектикутским дорогам в своем древнем «бьюике», коммивояжер просветил невежественного англичанина насчет «Ромовых пиратов»: так, сказал он, именуют суда, привозящие спиртное со всего света; они останавливаются и бросают якорь близ американских территориальных вод — там их никто не может тронуть. Это целая армада, добавил он, не только самый длинный бар в мире, но и крупнейший флот в истории человечества.

До той минуты Огастин сидел и молчал, однако тут решил выйти из машины и продолжить путь пешком.

3

Для Огастина, человека, выросшего в аристократической среде, жизнь, которую он вел на протяжении последних месяцев, не могла не показаться удивительной — такой странной, будто он видел все это во сне; даже и сейчас еще, когда он шагал по этому чужому для него лесу после купанья в заводи, где ему попалась та американская девочка, у него было такое чувство, будто он не совсем проснулся. Ему все казалось, что вот он очнется и снова окажется у себя дома, в Уэльсе, в своей маленькой белой мансарде под крышей над огромными пустыми комнатами, которыми он никогда не пользовался, и увидит луну, заглядывающую к нему в окно.

Однако пережитое изменило Огастина, хоть оно и представлялось ему сном. Оно сделало его жестче или, если угодно, «реалистичнее». Такое бывает на войне: подобно тому как у мальчика ломается голос, появляются басовые ноты и исчезают верхние, так у человека на войне необходимость быстро реагировать и приспосабливаться к опасности обедняет гамму эмоций, утолщает тонкие струны души, огрубляет мысли. И потому Огастин, шагая сейчас по дороге и то резко сгибаясь, чтобы не задеть нависшую ветку, то перепрыгивая через поваленный ствол с легкостью юноши, проведшего немало времени на болотах, охотясь на дичь, а теперь еще и натренировавшего мышцы в море, вовсе не ломал себе голову над абстрактными проблемами, которых так много в мире. Самозначимая Форма… Эти странные картины, которые он накупил и оставил в Париже, — какая все это ерунда!

Но… Бедная маленькая Ри, до чего же это неподходящая страна для подрастающего юного существа… Только тут Огастин понял, что не спросил, где она живет или хотя бы как ее фамилия, так что едва ли сумеет ее найти, а ведь это первое дружелюбно настроенное существо, которое попалось на его пути с тех пор, как он сошел на берег.

Она сразу потянулась к нему, не то что Трудль, или необузданная маленькая Ирма, или Руди с Гейнцем (этих немецких детишек сначала надо было приручить, хотя потом они стали такие милые).

Замок Лориенбург… Когда Огастин там был, он показался ему вполне обычным, однако сейчас, очутившись в Новом Свете, он просто не верил, что в наши дни где-либо может существовать такой феодальный замок или такие ископаемые, как его владетельные сеньоры — Вальтер и Отто! Что же до братца Мици, этого законченного психопата Франца, не будь его мечты о новой Великой войне столь нелепы, его разглагольствования было бы страшно слушать… Огастину казалось непостижимым, что среди молодых немцев его возраста есть люди вроде Франца, которые, словно Лаокоон, опутаны древними мифами и потому куда более ему чужды и непонятны, чем даже старики… «Ну, а что можно сказать о девушке, — прошептал в глубине его души некий голос, — которая прошлой зимой, зимой двадцать третьего года, решила постричься в монахини?» И Огастин громко выругался, звуком своего голоса спугнув ящерицу: ну почему, черт побери, о чем бы он ни думал, все кончается