Деревушка - [7]

— Сто чертей, — тихо сказал он снова. — Сто чертей. Он уже три дня как въехал и даже ворота не навесил. А я сказать ему об этом не смею. Не смею и вида показать, что знаю про загородку» и что к ней нужно приладить эти ворота. — Он яростно рванул поводья. — А ну! — крикнул он лошади. — Чего стала, как неживая, гляди у меня, застрянешь здесь — еще и тебя подожгут!

Дорога (она не была ни мощеной, ни даже накатанной, — просто две параллельные, едва различимые колеи, оставленные колесами фургона и почти заросшие бурьяном и молодой травой) вела к шаткому, без ступеней, крыльцу этого вымершего дома, на который он теперь смотрел с напряженной, натянутой, как струна, настороженностью, словно подходя к западне. Он смотрел так пристально, что не замечал никаких подробностей. Вдруг в выбитом окне показалась голова в серой суконной кепке, Джоди не мог бы сказать, когда она там появилась; человек жевал, и челюсть его двигалась непрерывно и равномерно, выпячиваясь вбок, а когда Джоди крикнул: «Эй, там!» — голова вдруг исчезла. Он хотел было крикнуть снова, но увидел, что за домом, у ворот загона, двигаясь, как деревянная фигурка, возится человек, которого он сразу узнал, хотя сюртука на нем не было. Сначала до него донеслась мерная жалоба ржавого колодезного блока, а потом он услышал, не разбирая слов, два громких, однообразных женских голоса. Он объехал дом и увидел сруб с узкой высокой перекладиной, похожей на виселицу, а около него двух рослых девушек, они стояли неподвижно и с первого взгляда напоминали скульптурную группу в своей удивительной застывшей неподвижности (еще более подчеркнутой тем, что обе говорили одновременно, обращаясь к кому-то очень далекому, а может, и вовсе ни к кому не обращаясь и не слушая друг друга), хотя одна из них ухватилась за колодезную веревку, перегнувшись и напряженно вытянув руки, удерживавшие полное ведро, точь-в-точь фигурка из ребуса или рельеф, изображающий огромное физическое усилие, которое замерло в самом начале, но через миг блок снова завел свою ржавую жалобу и снова оборвал ее почти мгновенно, а за ним смолкли и оба голоса, как только вторая женщина увидела Уорнера, а первая застыла, оборотившись к нему и опустив руки, и два широких, бессмысленных лица разом, как по команде, повернулись, провожая его взглядом.

Он пересек пустой двор, захламленный мусором, оставшимся от прежних обитателей, — золой, черепками, жестянками. У загородки работали еще две женщины, которые, как и мужчина, уже знали о его приезде, потому что он видел, как одна из женщин оглянулась. Но мужчина («у, истукан, карлик колченогий, душегуб!» — с бессильной злобой выругался про себя Уорнер) не поднял головы и продолжал возиться у ворот до тех пор, пока Уорнер не подъехал к нему вплотную. Обе женщины теперь смотрели на него. Одна была в выцветшем чепце, другая — в бесформенной шляпе, которую прежде, должно быть, носил мужчина, — в руке у нее была ржавая жестянка, до половины наполненная погнутыми, ржавыми гвоздями.

— Добрый вечер! — сказал Уорнер и не сразу сообразил, что он почти кричит. — Добрый вечер, сударыни!

Мужчина не спеша обернулся, держа в руке молоток — ржаная головка с обломленным расщепом была насажена на неокоренный сук, вытащенный прямо из поленницы, — и Уорнер снова заглянул в холодные, непроницаемые, агатовые глаза под хмурым изломом бровей.

— Здрасьте, — сказал Сноупс.

— Вот надумал заехать, узнать, что вы тут решили, — сказал Уорнер все еще слишком громко, словно не мог совладать со своим голосом. «Ладно уж, не до этого», — подумал он и сразу мысленно зачертыхался, словно спохватившись, что тут ни на минуту отвлечься нельзя, а то бог знает, чем дело кончится.

— Я, пожалуй что, останусь, — сказал Сноупс. — Правда, дом под свинарник и то не годится. Ну да как-нибудь управимся.

— Как это так! — сказал Уорнер. Нет, не сказал, крикнул, ему уже было все равно; и вдруг замолчал. Он перестал кричать и вообще замолчал, потому что сказать было нечего, хотя в голове у него быстро промелькнуло: «О черт, сказать им: «Проваливайте отсюда» — боюсь, а куда их денешь, — некуда мне их девать, и арестовать его за поджог конюшни не смею, боюсь, он и меня подпалит». Сноупс уже снова отвернулся было к загородке, когда Уорнер наконец заговорил. Теперь он стоял к Уорнеру боком и глядел на него не то чтобы вежливо или хотя бы терпеливо, а просто выжидающе. — Ладно, — сказал Уорнер. — Мы еще поговорим насчет дома. И отлично столкуемся. Вот увидите. Ежели что не так, вам только нужно прийти ко мне в лавку. Впрочем, и ходить незачем: вы только дайте мне знать — и я сам мигом сюда приеду. Поняли? Все, решительно все, что вам не понравится…

— Я с кем угодно могу столковаться, — сказал Сноупс. — Я столковался с пятнадцатью, а может, и с двадцатью разными хозяевами с тех пор, как арендую фермы. А ежели не могу столковаться, то ухожу. Больше вам от меня ничего не надо?

«Ничего, — подумал Уорнер. — Ничего». Он ехал назад через двор, через все это захламленное запустение, по вытоптанной земле, с рубцами золы, обуглившихся головешек и закоптелых кирпичей — в тех местах, где ставили раньше бельевые баки или шпарили свиные туши. «Лучше бы у меня ничего не было, кроме той малости, без которой никак не обойтись», — подумал он. Он снова услышал скрип колодезного блока. На этот раз скрип не смолк, когда Уорнер проезжал мимо, и два широких лица — одно неподвижное, другое мерно, как метроном, поднимавшееся и опускавшееся в лад скрипучей жалобе колодца, снова медленно повернулись, словно на одном шарнире, а Уорнер обогнул дом и снова оказался на едва приметной дорожке, шедшей к зияющей дыре ворот, которые, он знал это, и в следующий раз, когда он приедет сюда, будут валяться в траве. Контракт все еще лежал у него в кармане, этот контракт он писал со спокойным чувством удовлетворения, а сейчас ему казалось, что это чувство испытывал вовсе не он, а какой-то другой человек. Контракт так и остался неподписанным. «Можно бы включить в него особый пункт насчет поджога», — подумал он. Но он даже не остановил лошадь. «Да-а, — подумал он. — И повесить его на новую конюшню заместо вывески». И поехал дальше. Было уже поздно, и он пустил лошадь рысцой, чтобы она могла бежать почти до самого дома, переводя дух на спусках, и отъехал довольно далеко, как вдруг заметил под деревом у дороги человека, чье лицо он видел в окне дома. Только что у дороги никого не было, и вот уже на опушке рощицы стоит этот человек та же суконная кепка, то же равномерное движение челюсти, по-видимому, никчемное и непроизвольное, почти как у лошади, — стоит, словно очутился здесь по чистейшей случайности, но об этом Уорнер вспомнит и задумается лишь позже. Он чуть было не проехал мимо, но успел осадить лошадь. Теперь он не кричал, его большое лицо было приветливым и оживленным.