Деревушка - [14]

Вошли мы в лавку, отдали Кейну тряпицу миссис Сноупс, он сосчитал эти двадцать четыре доллара шестьдесят восемь центов, а мы забрали сепаратор и пошли назад к повозке, туда, где мы ее оставили. Она-то стояла на месте, дело было не в ней. Право, она даже слишком бросалась в глаза. Эб поставил ее у погрузочного помоста, и, помнится, мне был виден кузов и ободья колес, и люди, стоявшие в переулке, тоже были мне видны только по пояс, теперь их собралось вдвое, а то и втрое против прежнего, и я еще подумал, что и повозка слишком бросается в глаза, и народу вокруг нее что-то многовато; это было похоже на одну из тех картинок, знаете, под какими пишут «Что неправильно нарисовано на этой картинке?», и тут Эб говорит: «Сто чертей! Сто чертей!» — и побежал, но своего конца сепаратора из рук не выпустил. Подбегает к краю помоста и заглядывает под него. Мулы тоже были на месте. Они лежали. Эб туго привязал их к столбу, прихватив веревкой оба мундштука, и теперь они выглядели точь-в-точь, как двое парней из клуба самоубийц, ни дать ни взять удавленники — головы задраны и смотрят прямо в небо, языки вывалились, глаза повылазили из орбит, шеи вытянулись фута на четыре, а ноги поджаты, как у подстреленных кроликов, и тут Эб спрыгнул на землю и перерезал веревку складным ножом. Ну и артист! Он дал им своего зелья или чего там еще ровно столько, чтоб они доплелись до городской площади.

Тут Эб совсем расстроился. Я его как сейчас вижу — притулился где-то в углу, за Кейновыми плугами и культиваторами, с лица побелел, голос дрожит, руки тоже, насилу вытащил шесть монет из кармана, протянул мне и говорит: «Беги к доку Пибоди, притащи мне бутылку виски. Живо». Да, он совсем расстроился. Он уже не в трясину попал, а в омут, и единственный верный прыжок только и мог его спасти. Он выпил пинту виски в два глотка, осторожно, будто яйцо, положил в угол пустую бутылку, и мы пошли назад к повозке. Теперь мулы кое-как держались на ногах, мы погрузили сепаратор, и Эб осторожно их тронул, а люди кругом всё толковали друг другу, что это, мол, Стэмперова упряжка. Лицо у Эба теперь уж было красным, а не белым, и солнце скрылось за тучей, но, я думаю, он этого даже не заметил, и мы весь день ничего не ели, да он, по-моему, и этого не заметил. И вот провалиться мне сквозь землю, а только Пэт Стэмпер словно бы и с места не трогался, так все и стоял у веревки, которой был огорожен его загон, сдвинув набекрень шляпу и засунув большие пальцы за пояс штанов, а Эб сидит на козлах и старается унять дрожь в руках, а мулы, которых он выменял у Стэмпера, стоят, ноги разъезжаются, головы понурили, дышат, как паровики. «Я приехал за своей упряжкой», — говорит Эб.

«В чем дело? — говорит Стэмпер. — Неужто они для вас слишком резвые? Что-то не похоже».

«Ладно, — говорит Эб. — Ладно. Мне нужна моя упряжка. Вот у меня четыре доллара. Получайте свои четыре доллара барыша и отдайте мою упряжку».

«Нет у меня вашей упряжки, — говорит Стэмпер. — Мне ведь эта лошадь тоже была без надобности. Я же вам говорил. Вот я и сбыл ее с рук».

Эб все сидел на козлах. Он теперь немного поостыл, Потянул ветерок, и в воздухе запахло дождем. «Но мул-то мой еще у вас, — говорит Эб. — Ладно. Я его беру».

«А что дадите? — говорит Стэмпер. — Хотите обменять эту упряжку на своего мула?» Да только Эб уже и торговаться был не в состоянии. Он вконец расстроился — сидит, как будто и не видит ничего, а Стэмпер привалился к стойке ворот и глядит на него как ни в чем не бывало. Поглядел с минутку и говорит: «Нет, не надо мне этих мулов. Ваш куда лучше. Так дело не пойдет, и меняться я не стану. — Он сплюнул, спокойно так, аккуратно. — И потом, я поставил вашего мула в упряжку с другой лошадью. Хотите поглядеть?»

«Ладно, — говорит Эб. — Сколько?»

«Даже глядеть не хотите?» — говорит Стэмпер.

«Ладно», — говорит Эб. И вот черномазый выводит Эбова мула и лошадь, маленькую вороную лошадку. Помню, даже по той пасмурной погоде, без солнца, она вся так и лоснилась — лошадка чуть побольше той, что мы отдали Стэмперу, и толстая, как свинья. Да, да, именно, как свинья, лошади такие упитанные не бывают, только свиньи. Толстая до самых кончиков ушей и с виду тугая, как барабан. Такая толстая, что едва идет: ноги ставит, будто в них и весу никакого нет, будто и не чует их под собой. «Слишком уж она толстая, говорит Эб. — Я на ней и до дому-то не доеду».

«Вот и я так думаю, — говорит Стэмпер. — Поэтому и хочу ее сбыть».

«Ладно, — говорит Эб. — Надо ее испробовать». И начинает слезать с повозки.

«Испробовать?» — говорит Стэмпер. Эб не ответил. Он осторожно слез с фургона и пошел к лошади, переставляя ноги осторожно, с трудом, словно тоже их под собою не чуял, как та лошадь. На ней был недоуздок. Эб взял у черномазого конец и стал садиться верхом. «Обождите-ка, — говорит Стэмпер. Что это вы хотите делать?»

«Хочу ее испробовать, — говорит Эб. — Я сегодня уже раз менялся с вами». Стэмпер поглядел на Эба. Потом снова сплюнул, отступил малость назад и говорит черномазому: «Ладно, Джим. Подсади его». И вот черномазый подсадил Эба на лошадь, но только он не успел отступить назад, как Стэмпер, потому что стоило Эбу сесть верхом, как будто ему электрический ток пропустили сквозь штаны. Лошадь завертелась волчком — не разобрать, где перед, где зад, аккурат, как у картофелины, — она грохнула Эба оземь, а Эб встал и снова к лошади, а Стэмпер говорит: «Подсади-ка его, Джим», и черномазый снова подсадил Эба, а лошадь снова его сбросила, а Эб встает, и, глазом не моргнув, опять к лошади, и опять берется за недоуздок, но тут Стэмпер его остановил. Ей-богу, похоже было, что Эб сам хочет, чтобы лошадь грохнула его покрепче, если уж и тут он себе руки-ноги не переломает, значит, ему причитается какая ни на есть животина, чтоб нас домой довезла, «Вам что, жить надоело?» — говорит Стэмпер.