Деревушка - [11]

Потому что лошади, можно сказать, никакой и не было. И сделки тоже никакой не было. Или нет, сделка была, да еще какая, потому что Эб отдал Бисли за лошадь плужный лемех и старую, никуда не годную Энсову мельницу для сорго, так что даже миссис Сноупс должна была согласиться, что это сходная цена за животину, которая па собственных ногах доплелась от загона Бисли до ихнего, но только, как она сказала, грозясь сковородкой, Эба и не могли облапошить, потому что у него за душой ничего нет такого, что можно было б обменять хоть на самую ледащую лошаденку. И это не потому, что Эб загодя бросил плуг подальше в поле, чтобы миссис Сноупс не могла его из дому увидеть, и повез лемех и мельницу для сорго в фургоне окольным путем, чтобы жена думала, будто он тем временем в поле работает. Похоже, что она уже знала то, чего мы с Эбом не знали, — что лошадь побывала в лапах у Стэмпера, прежде чем попала к Бисли, и теперь, едва к ней притронувшись, Эб подцепил Пэт-Стэмперову хворь. И может, миссис Сноупс была права. Может, в душе Эб считал себя Пэтом Стэмпером Холлендовой фермы — или, может, даже всего Четвертого участка, но он, конечно, был убежден, что Пэт Стэмпер не придет к его загородке и не потребует у него удовлетворения за этакую дерзость. Я просто уверен, что когда он сидел там, у себя на веранде, разутый, а па кухне шипела свинина и мы дожидались, покуда нам дадут поесть, чтобы пойти в загон и сесть на загородку, а люди пусть приходят и глядят, что за лошадь Эб привел на этот раз, — я уверен, что Эб тогда не только понимал в барышничестве не хуже Пэта Стэмпера, но мог бы потягаться и с самим стариной Энсом. И я уверен, что когда мы там сидели и, можно сказать, не двигались, только в тень от солнца отодвигались, а этот дурацкий плуг стоял в борозде на дальнем поле, а миссис Сноупс глядела на Эба через заднее окошко и ворчала себе под нос: «Тоже барышник выискался! Сидит себе, врет да бахвалится перед кучкой простаков, а хлопок и кукурузу сорняки до того заглушили, что я обед ему носить боюсь — того и гляди, змея укусит!» — я просто уверен, что Эб поглядывал на животину, которую он выменял на почтовый ящик, или на моток проволоки старика Энса, или на мешок озимой кукурузы, и говорил себе: «Видит бог, это не только моя лошадь, но это самая красивая лошадь из всех, какие мне попадались!»

Верно, так уж судьба распорядилась. Словно сам бог порешил купить лошадь на деньги миссис Сноупс, отложенные на сепаратор. И надо прямо сказать, что, избрав Эба, он напал на человека, который только и мечтал совершить для него эту сделку. В то утро, когда мы с ним поехали за сепаратором, Эб и не собирался запрягать лошадь Бисли, он понимал, что ей не пройти в один день двадцать восемь миль до Джефферсона и обратно столько же. Он думал сходить к старому Энсу и попросить мула, чтобы подпрячь его к своему, и так бы и сделал, если бы не миссис Сноупс. Она все шпыняла его насчет того, какое удачное он выменял украшение для двора, и ежели, мол, эта кляча как-нибудь доплелась бы до города, может, ее удалось бы всучить хозяину платной конюшни — пусть торчит заместо вывески перед воротами. Так что, можно сказать, миссис Сноупс сама навела Эба на мысль взять лошадь Бисли в город. И вот, пришел я к ним в то утро, и мы запрягли лошадь Бисли в повозку вместе с мулом. А до того мы ее дня два-три откармливали, пичкали чуть не насильно, готовя в дорогу, и она с виду стала чуть получше, чем в тот день, когда мы ее привели. Но и теперь вид у нее был неважный. Эб решил, что это мул виноват, потому что по отдельности они выглядели недурно, но поставить эту лошадь рядом с любой другой четвероногой тварью никак было невозможно, это все дело портило. «Хорошо бы запрячь мула под повозкой, чтобы тянуть-то он тянул, а наружу не высовывался, и на виду чтоб оставалась одна лошадь!» — говорит Эб. Тогда он еще не озлобился. Ну, мы сделали все, что могли. Эб думал было подмешать в корм изрядную порцию соли, чтобы лошадь выдула побольше воды, по крайности ребра не так сильно будут торчать, но мы знали, что тогда ей нипочем не дойти до Джефферсона, а уж чтоб домой вернуться, так мы понимали, что об этом и речи быть не может, и к тому же она будет останавливаться у каждого ручейка или колодца и снова пить. Одним словом, мы сделали все как нельзя лучше. То есть мы надеялись, что так будет лучше всего. Эб ушел в дом и вышел в сюртуке (том же самом, какой он и теперь носит, когда-то этот сюртук был полковника Сарториса, миссис Роза Миллард подарила его Эбу лет тридцать тому назад), увязал в тряпицу те двадцать четыре доллара и шестьдесят восемь центов, что миссис Сноупс копила целых четыре года, и мы тронулись.

Про барышничество мы и не думали. Но про лошадь-то, конечно, думали, потому что побаивались, как бы нам не пришлось взвалить лошадь Бисли на повозку, а Эбу впрячься рядом с мулом и в таком виде к вечеру вернуться домой. Так вот, значит, Эб выехал за ворота и пустил упряжку по дороге так бережно и осторожно, как никогда еще не обращались с лошадью и мулом на этом свете, и мы с Эбом подымались пешком на каждый пригорок, на самый маленький бугорок, и думали так добраться до самого Джефферсона. День был погожий, жаркий, середина июля. До Уайтлифской лавки оставалось около мили, а лошадь не столько шла, сколько висела на дышле, и лицо Эба все сильнее мрачнело, всякий раз как у нее заплетались ноги, и вдруг видим — лошадь вся в мыле. Она вздернула голову, будто ее кто ткнул раскаленной кочергой, и влегла в хомут, в первый раз коснулась хомута с тех пор, как мул принял на себя всю тяжесть. Эб взмахнул кнутом, и мы съехали с холма и подкатили к Уайтлифской лавке, а лошадь эта самая вращает глазами, и они у нее белые, как костяные грибки для штопки, а грива и хвост так и вьются, как огонь в траве. И провалиться мне, ежели она не была вся в мыле, как кровный рысак после хорошей пробежки, и даже ребра как будто меньше стали торчать. И тогда Эб, который сперва хотел ехать кружной дорогой, чтобы не проезжать мимо лавки, остановился и, сидя па козлах, как, бывало, сидел у себя дома на загородке, где никакой Пэт Стэмпер ему не был страшен, рассказал Хью Митчеллу и другим ребятам на галерее, что, мол, эта лошадь из Кентукки. А Хью Митчелл даже не улыбнулся. «Ну конечно, говорит. А я-то ума не приложу, что с ней сталось. Теперь понятно, отчего столько времени прошло: от Кентукки досюда — конец не близкий. Герман Шорт выменял эту лошадь у Пэта Стэмпера на мула с коляской еще пять лет назад, а Бисли Кемп прошлым летом отдал за нее Герману восемь долларов. Сколько же ты дал Бисли? Пятьдесят центов?»