Дерево с глубокими корнями: корейская литература - [3]

Напоследок хотелось бы сказать, что образованные корейцы хорошо знают классическую русскую литературу, любят и понимают ее, что подтверждает эссе знаменитого критика и исследователя корейской литературы Ким Юнсика. Надеемся, этот номер поможет российским читателям составить некоторое представление о корейской литературе, а возможно, и полюбить ее.

Квон Ёнмин, критик, почетный профессор Сеульского университета

Мария Солдатова, доцент Московского государственного лингвистического университета, составитель номера

Из современной прозы

Ли Мунёль Песня для двоих Перевод Марии Солдатовой

Человек одинок. Или не одинок. А если и одинок, что с того? На лужайке, обернувшись голубками, сидят девушки, в предчувствии суровой зимы тревожно колышутся деревья, пустившие корни в пустоту.

Вдруг порыв ветра с самого края земли — и девушки, успев превратиться в листья, рассыпаются за каменной оградой парка. Тонкие корни деревьев подрагивают, как борода старика, рассеивая в бледном воздухе пыль воспоминаний.

— Как холодно!

Это, опершись на скамейку, мужчина, похожий на покрытую саваном непросохшую гипсовую статую, говорит сырым голосом женщине, миражом сидящей подле него. Его слишком длинная правая нога, сложенная втрое, покоится на краю скамейки. Женщина с лицом цвета истлевшей кости и свисающим до губ носом смотрит не на мужчину, а на мрачное здание за оградой.

— Это, наверное, потому, что у вас холодное сердце.

— Вовсе нет, — решительно отрицает мужчина, будто отряхиваясь от ее сухого голоса. Его взгляд теперь устремлен на то же здание. — Посмотри, это ведь снег.

— Но мне кажется, крыша, вон там, блестит на солнце.

В голосе женщины звучат жалобные нотки. А он, решив, что она ему возражает, несколько секунд молчит, но потом кивает:

— Да, точно. Золотится на солнце.

— И правда снег. Фундамент уже потемнел от влаги.

Стоит мужчине поменять свое мнение, как женщина почему-то падает духом и идет на попятную. Мужчина хочет сказать, что холод не может помешать чему-то там блестеть на солнце, что на крыше видны лишь признаки завтрашней усталости, но не находит слов.

Тем временем здание, на которое они смотрят, медленно оседает: каждый день город уходит под землю на фут. Не потому ли, что люди слишком много выкапывают из-под земли и нагромождают сверху? На этом месте когда-то была известковая река, а над ней в человеческий рост возвышался мясистый папоротник-орляк. В незапамятные времена здесь гудели в бурю старые сосны, бродили шакалы и лоси. И здесь же лежит осел, сдохший сто лет назад от усталости, — через тысячу лет его кости выложат под стекло на всеобщее обозрение.

— Помните?

Не задай она внезапно, с нагоняющим тоску видом, свой вопрос, он наверняка ляпнул бы про осла. Но помысел-то не грех. Сама невинность, он изображает заинтересованность:

— Что?

— Я имею в виду тот день. Когда мы впервые встретились.

— Конечно, помню!

— Прошло целых три года. Тогда у всех на подоконниках цвела герань.

Женщина уже не мираж. Ее шея, словно свернутая кольцами, изящно удлиняется, а нос немного подтягивается вверх. Волосы, готовые разметаться по ветру, блестят, к щекам прилила кровь. Однако мужчине не по душе эти изменения:

— А мне представлялось, что в домах горели красные фонари, или, может, это замызганные розовые занавески болтались в окнах… — неожиданно раздраженным тоном мужчина явно дает понять, что не время предаваться воспоминаниям.

Но женщина продолжает с еще большим пылом:

— Вы сидели на этой скамейке, молча глядя на закат, и я сердцем почувствовала, насколько ранима и одинока ваша душа.

— Да это была всего лишь неудовлетворенность, а еще неуемное одиночество мужика на пороге кризиса среднего возраста.

— Нет, это были печаль и одиночество с ароматом жасмина, какой могла источать только чистая, благородная душа.

— А может, с запахом похоти? Тогда мое белье вечно было влажным из-за эротических фантазий.

— Ничего в тот день не предвещало…

— Все было настолько очевидно, что и предвещать было нечего.

Глядя, как на ее лице, опять приобретающем цвет истлевшей кости, углубляются голубоватые морщинки, мужчина невольно чувствует жалость — а ведь был бы не прочь прервать этот слишком эмоциональный разговор. На всякий случай он не в тему добавляет:

— Ты, конечно, была неотразима. Я и не сообразил, что мы встречались прежде. Ты просто ослепила меня.

Она идет в контрнаступление:

— Печаль увядающего цветка нетрудно принять за красоту.

— Да ладно! Ты казалась такой умной и энергичной.

— Это был всего лишь блеф одинокой женщины.

— Среди других ты явно выделялась интеллектом и вкусом.

— Глядя тридцать лет по сторонам, даже при отсутствии мужа и детей, умудряешься кое-что узнать о жизни.

Только теперь лезвие ее голоса теряет остроту. Голубоватые морщинки вокруг губ складываются в грустную улыбку. А мужчина снова прикинулся гипсовой статуей. Во время разговора он непроизвольно вытянул ногу, и теперь она наполовину увязла в земле, обноски, торчащие из-под похожего на саван плаща, треплет ветер. А на виске выскочил пурпурный гриб. При виде всего этого женщина, съежившись, говорит:

— Извините, не собиралась портить вам настроение.